событие проходило с декабря по март 1576 года). 326 депутатов собрались 6 декабря в большом зале и с нарастающим ужасом выслушали речь короля о положении в стране, которое тот оценил как бедственное: денежных средств катастрофически не хватало, говорил Генрих III, поскольку война разорила страну до предела. Короля поддержал и канцлер, представивший счета по долгам государства. Предстояло два пути погашения долга в 100 млн ливров: либо увеличивать налоги, либо уменьшать расходы. Депутаты решили, что предпочтительнее последнее.
Вероятно, многим из них подобная мысль пришла в голову после того, как депутаты увидели сестру короля – Марго. Эта дама задавала тон при дворе, и о ее роскошных модных туалетах слагались легенды. Так и в этот раз: в то время как ее брат-король произносил пламенную речь о денежных трудностях и финансовой пропасти, над которой балансирует страна, взглядами присутствующих владела только Марго. Вот как описывает ее появление на открытии Генеральных штатов в Блуа Брантом: «Я видел эту великую королеву на первых Генеральных штатах в Блуа, в тот день, когда король, ее брат, произносил торжественную речь; она была одета в оранжевую с черным роб, и черное поле было усыпано многой отделкой, и в большой королевской мантии, достойной ее ранга, и когда она села, то показалась такой прекрасной, что я слышал, как люди в собрании – а их собралось больше трехсот – говорили, что были более очарованы созерцанием сей божественной красоты, нежели серьезными и исключительно важными словами короля, ее брата, хотя его речь была самой лучшей».
Портрет Маргариты Валуа, королевы Наваррской. Неизвестный художник
После этого начались долгие перипетии заседаний, на которых выступали также представители от дворянства и духовенства. Сторонники Лиги[83] желали и дальше продолжать борьбу с протестантами до последнего, и громче всех выступал маршал де Монморанси[84]. Встревоженные подобным оборотом дела король Наваррский и принц Конде пытались убедить Генриха III, что Франции, как никогда, нужен мир. В целом же речи выступавших как с одной, так и с другой стороны сводились к парадоксальной сентенции: «Нужно продолжать войну, чтобы достичь религиозного мира». В то же время король мог вести привычный, то есть роскошный, образ жизни только в том случае, если он забудет о войне со своими подданными, несогласными с официальным вероисповеданием.
Положение осложнялось еще и тем, что у короля во время этих ответственных переговоров произошло личное горе: погиб его любимый миньон[85], барон Анри де Сен-Сюльпис (ок. 1555–1576), самый красивый из окружавших Генриха III миньонов. Он поссорился с виконтом де Боном, фаворитом брата короля Франсуа Анжуйского (бывшего герцога Ангулемского), когда играл с ним в мяч. Поскольку выяснить отношения на месте не дали многочисленные свидетели, то виконт прибег к далеко не благородному способу устранения обидчика. Он подослал к нему наемных убийц во время вечернего бала в Блуа, которые и закололи несчастного Сен-Сюльписа.
Король назначил судебное разбирательство по делу об убийстве, в результате которого виконт де Бон был признан виновным, но, так как он предусмотрительно бежал, то таковым его признали заочно. Заочно его приговорили к казни, но это не играло особой роли, поскольку герцог Анжуйский вступился за своего фаворита, а впоследствии сделал его правителем Турени.
Блуа. Спальня короля Генриха III. Здесь был убит герцог Гиз
Кстати, из-за чрезмерной привязанности к красивым молодым людям репутация короля сильно страдала; не раз в многочисленных памфлетах его объявляли содомитом. Сен-Сюльпис, получивший прозвище «Колетт» из-за пристрастия к огромным воротникам, не был единственным любимцем Генриха III. Король любил также его брата, не менее красивого Жака де Келюса (1554–1578). О нем сплетничали не особенно много: при всем желании поводов не находилось. Этот человек погиб во время знаменитой «дуэли миньонов».
Среди остальных королевских фаворитов известны Франсуа д’О (1535–1594) и нормандец Франсуа д’Эпине де Сен-Люк (1554–1597). Последний, на которого королевские милости сыпались буквально как из рога изобилия, рассорился со своим господином после свадьбы, на которой настоял Генрих III. Жанна де Коссе де Бриссак была чрезвычайно богата, но, видимо, это не являлось для Сен-Люка решающим фактором. Девушка была горбата, зла и любила посплетничать. Это не могло вдохновлять честолюбивого молодого человека и, хотя ослушаться короля он не мог, но этой женитьбы так ему и не простил.
Итак, переговоры были трудными и испортили королю много нервов, а потому королева-мать решила, что не мешало бы отвлечь его на время от государственных дел, и пригласила из Венеции театральную труппу «Джелози». Но и тут не обошлось без проблем. Итальянских актеров по дороге в Блуа захватили гугеноты и отказывались их отпускать, требуя выкуп. Пришлось Генриху III отдать деньги. Видимо, он очень соскучился по праздникам. Наконец итальянцы прибыли и начался маскарад. Король появился на нем, густо напудренный и крепко надушенный, в женском платье с огромным декольте. Его лицо украшали мушки, а декольте обнажало грудь.
Видимо, все это представление настолько потрясло депутатов, что они активно начали обсуждать меры по восстановлению мира в стране. В марте прения по всем вопросам закончились, депутаты разъехались, а Генрих III покинул Блуа, чтобы провести несколько дней сначала в Амбуазе, потом в Шенонсо. В последнем замке он задержался особенно надолго, почти на два месяца, а в это время герцог Анжуйский, имевший собственные представления о том, как нужно урегулировать положение дел в стране, захватил крепость Ла-Шарите-сюр-Луар. Эта крупная крепость расположена в стратегически важном месте – здесь единственный возможный проход через Луару в районе, где берега отвесные.
Генрих III воспринял взятие Ла-Шарите-сюр-Луар как подарок, преподнесенный ему братом. Он решил, что герцог Анжуйский заслужил роскошный праздник.
Для проведения этого праздника был выбран Плесси-ле-Тур. Описание данного представления известно по рассказам Пьера де л’Этуаля[86], охарактеризовавшего его как «остров гермафродитов». Среди присутствующих был сам король, его брат – герцог Анжуйский, сеньоры де Гиз и другие. Современники говорят, что пир, устроенный королем, очень быстро перешел в самую настоящую оргию. За столом благородным дворянам прислуживали дамы в мужской одежде, все, как одна, в зеленой. Король решил, что зеленый цвет для данного случая подходит лучше всего, поскольку символизирует молодость и, как бы сейчас сказали, нон-конформизм. Видимо, этого последнего качества у его величества хватало в избытке.
В свою очередь, Екатерина Медичи, как заботливая мать, тоже пожелала сделать подарок сыновьям и устроила специально для них праздник в Шенонсо. Те прибыли в замок в сопровождении многочисленных друзей. Королева-мать была рада, что может примирить бывших врагов, а заодно доказала, что может устраивать праздники не менее непристойные, нежели ее отпрыски. Во всяком случае, банкет в Плесси-ле-Тур показался по сравнению с задуманным Екатериной невинной шалостью.
Ла-Шарите-сюр-Луар
Столы установили около знаменитого «источника в скале». Король, как всегда, явился в чрезмерно декольтированном женском платье, с совершенно открытой грудью и усыпанный с головы до ног драгоценностями. Окружали короля его миньоны – все нарумяненные, завитые и накрашенные. Герцог Анжуйский тоже предстал в окружении друзей.
Екатерина ограничилась тем, что наблюдала за забавами своих детей, а Маргарита Наваррская пребывала в полнейшем восторге, поскольку за ней много ухаживали и она имела возможность выбирать самых молодых и привлекательных сеньоров. Она была невероятно хороша собой. Но предоставим слово Брантому: «Я как-то видел ее, и другие вместе со мной, одетую в роб белого атласа, с многочисленными украшениями и несколькими алыми вставками, с вуалью из крепа или римского газа каштанового цвета, будто небрежно наброшенной на голову; но никто никогда не созерцал ничего более прекрасного…
Я также наблюдал иногда, как она делала прическу из своих собственных волос, не прибавляя к ним никаких шиньонов; и, хотя она обладала совершенно черными волосами, доставшимися ей от короля Генриха, ее отца, она столь искусно умела их скручивать, завивать и укладывать по примеру своей сестры, королевы Испании[87], что такая прическа и убор очень шли ей и были лучше, нежели что-либо другое».
Придворные дамы и фрейлины – все полуобнаженные и с распущенными волосами – прислуживали благородным господам. Большинство из них были одеты в мужскую одежду. В частности,
