class="p1">Дело было за малым — убрать с комода вглубь старые фотографии, вообще навести порядок. Но порядок поддерживался то ли сам собой, то ли Татьяной незримо, и тюлевые занавески на окне никогда не становились прибежищем пыли, а по столику можно было провести пальцем — и оставался потный, сразу испаряющийся след пальца на полированной доске, и на вешалках вдоль шкафа висела одежда такой свежести, что хоть сейчас бери, надевай и шагай на улицу.
А если занавески раздвинуть, виделся обтянутый клеенкой стол перед домом, и сарай левее, и зеленые уступы горы с грядками и садом. А людей похоронено вокруг больше чем упавших листочков осенних.
Вставала из гроба, ходила и говорила Алёна, жена дяди Игоря. Тут и тут, показывала около Ямы на Подвысоцкого, и на участке вьющихся растений в ботсаду, и до островка Госпитального кладбища на мысу над Теличкой, над железной дорогой, где кладут на рельсы медные пятаки. Будешь скор, коль зашевелятся волосы на голове, когда в самом конце переулка Зверинецкого, там, где старые могилы заросли коноплей, и врос в землю ничейный грузовик…
Если бы врачи не сказали эти страшные два слова — паховая грыжа — тело Миши оставалось бы целым и неделимым на протяжении столетий. Никогда он не думал, что придется погрузиться в этот ужас наяву. Он сочинял ужастики но никогда, никогда не хотел ни малейшим образом пострадать. Есть какой-то другой мир, там страдают. Есть и еще страшный ботанический сад, а там мертвецы и три бабки, три шпанюка, три могилки в суглинке, но это его свободная воля пойти туда с палкой или дубинкой, или двумя перочинными ножами, или даже с топором ночью бегать. Хотя последнее показалось Мише сейчас странным. Как он мог?
Снова явился устойчивый образ репетиции. Миша предвкушал. Его морозило, он забился под одеяло так, чтобы наружу торчал только нос. Высунуть даже кончик пальца значило подвергнуть всего себя непереносимой дрожи. И настойчиво, неумолимо надвигалась репетиция.
Вот они придут. Как, все вместе или по одному? А может он их встретит, скажем, у таксофонной будки около шестнадцатиэтажки. В первый раз, чтоб не искали, наверное лучше встретить. Пока он будет стоять ждать, мама дома заканчивает выпекать печенье. Запах его будет стоять по всему дому. Это угощение для музыкантов. Пить чай и есть печенье в перерывах между творчеством. А в следующий раз он попросит маму сделать торт Наполеон. Да. Вот это да.
Итак, вот они придут. Словно шахматные партии, во множестве вариантов репетиции разыгрывались в разуме Миши — первая репетиция конечно самая важная, главная, но ведь будут еще и еще, а вместе они составляют ступени к следующему уровню — концерту. Концерт тоже начал ему представляться, но без подробностей, просто — Миша на сцене, прожекторы направлены на него, перед ним беснуется толпа фанатов, но он их не видит — не только из-за яркого света, но — Миша ослеплен собственным вдохновением, он весь ушел в пение, он стал голосом. Есть только одно в мире — его голос, и голос это он сам.
Репетиции были как-то более житейскими, хотя не без героизма. То Миша садится и поражает всех игрой на фортепиано. Он придумал новую песню. Никто доселе не подозревал в нем ни таланта композитора, ни тем паче умения игры на клавишных, причем, надо сказать, виртуозного.
— Просто — не было повода, — и тихо пожмет плечами.
Вначале скромный вокалист, исполняющий чужие песни, постепенно он переберет репертуар под себя, всё более увеличивая свою творческую долю в группе. Он не даст почувствовать это другим, он благороден, но так получится.
На улице, у калитки, Мишу станут караулить фанатки. Ему придется покидать дом через забор, потом ботсад, потом обходными путями. Хотя иногда конечно будет выходить и расплачиваться за свободу перемещения автографами.
Возникла незримая для окружающих — для Татьяны — жизнь, воображаемая. Тело Миши лежало, а разум в другом теле переживал репетицию за репетицией, славу за славой, но постепенно каждая очередная репетиция становилась всё более внутреннее тревожной, темной — так Миша чувствовал. И наконец понял, почему.
Вот они сидят, бренчат на гитарах и поют в уютном доме на склоне холма, а под ними, может быть в пяти, десяти метрах, или в горе там за сараем, не знаю уж где — подземные коридоры. А в них лежат засохшие, скорчившиеся от пережитой боли трупы. И всё это прямо сейчас, рядом, на расстоянии вытянутой лопаты.
Потом эта вязкая череда однообразных грез сменилась свободой, и вдавившееся в кровать бездвижное тело едва ощущалось и мешало, стало сном, а наяву Миша переносился в любую точку прошлого, словно перематывая магнитофонную кассету к нужному месту.
Обозленный мститель, дошкольник, он забился в щель между невысокой бетонной подпорной стенкой и пригорком, что напротив стыка двух хрущовок на холме. В щели местные пацаны сделали халабуду — нанесли больших картонных коробок, соорудили из них крышу, и внутрь можно было войти с двух сторон — снизу от ступенек, что ведут дальше к дорожке и погребам, и сверху, от каменной стенки, не дававшей сползать горе. А наверху в яблоневом саду была площадка с деревянным столом, и за ней вездесущий ботсадовский забор. Миша приходил сюда по ботсаду, через дырку как раз напротив этого стола.
Несколько часов Миша сидел в халабуде и ждал, когда кто-нибудь сюда полезет, играть например в войну. У Миши карманы были полны зеленых яблок. Если в лоб кинуть, будет сотрясение мозга. Головокружение, тошнота. Миша узнал об этих симптомах недавно и хотел проверить, только не на себе. И на улице не станешь же по всем яблоками кидать. А тут подстережет кого, и без свидетелей. Надо только попасть, и тогда человек начнет крутить головой и рыгать во все стороны. Это сотрясение мозга.
Но никто не шел. Миша вылез и стал осторожно пробираться вдоль стены той хрущовки, что ближе к улице, а не к Собачке. В торце, в одной квартире, за окнами стояли две банки невиданной величины. Из одной в другую отходила трубка, а крышки были плотно замазаны. В левой банке пузырилась жидкость, похожая на гной.
Миша поднялся на крытую битумом крышу домовой пристройки, достигавшую высоты второго этажа. Отсюда была видна каменная стена и гора за домом. Здесь же, вдоль кирпичного угла, располагалась пожарная лестница.
Недолго думая, Миша ухватился за вторую нижнюю палку, несколько раз изогнулся червем, забросил ноги и проворно, как обезьяна, закарабкался наверх. Этаж за этажом проплывала стена. Крыша
