голос становится дразнящим.
— О, ты хочешь романтики, да? А я думал, что ты за мной только из-за моего тела.
— Твое невероятное тело, да, к сожалению, это все, что меня интересует. Кстати, я хотела тебя кое о чем спросить.
— О чем?
— О татуировке на твоем плече. Прошлой ночью было слишком темно, чтобы я могла ее прочитать. Что там написано?
Его колебания - это внезапный треск напряжения за гранью. — Duris dura fraguntur.
Это латынь, это я знаю наверняка. По изменению в его голосе я также знаю, что ступила на опасную территорию, но ничего не могу поделать, чтобы не ступить дальше. Мое любопытство слишком сильно. — Что это значит?
Он отвечает тихим голосом. — Твердые вещи ломаются твердыми вещами.
Я думаю о простом курсивном тексте, вытатуированном на округлой мышце его плеча. Под ним - два таинственных ряда коротких черных линий, похожих на штрих-код.
Меня охватывает жуткая тревога, будто кто-то переступил через мою могилу.
— Ох.
Мы сидим в неловком молчании, пока он не говорит: — Я заметил, что у тебя нет татуировок.
Это настолько элегантный переход, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, поэтому я продолжаю. — Я не большой поклонник игл.
Его голос становится теплее. — Это точно. Ты же говорила, что не любишь боль.
— Какую бы то ни было. Когда дело доходит до физической боли, я как большой ребенок. Задира может довести меня до слез.
— Так же, как и оргазм.
Я знаю, что он только дразнится, потому что его тон удивительно мягкий, но все равно мне неловко. Мои уши начинают гореть.
Он догадывается, почему я молчу. — Не стесняйся. Я надеюсь, что отныне и до сентября ты будешь плакать как можно чаще.
Представляя, как я плачу каждый раз, когда он касается меня, я начинаю нервничать. Опустив голову на руки, я стону. — У меня плохое предчувствие, что мне понадобится много салфеток.
Он смеется. — Мы пойдем в один из тех больших магазинов, запасемся ими.
— Судя по тому, как ты меня нервируешь, нам придется запастись еще и нюхательной солью. Я каждый раз теряю сознание, когда вижу тебя.
— Как думаешь, у них есть дефибрилляторы? Потому что мне, наверное, когда-нибудь понадобится такой. Рано или поздно, учитывая то, что случилось с моим сердцем, когда я увидел, как ты кончала. — Его голос становится грубым. — Я не могу дождаться, когда снова возьму тебя в рот. Мне снились сны о том, какая ты сладкая на вкус. Когда я проснулся, мой член пульсировал.
Его голос такой горячий, что я начинаю потеть. Он не единственный, кому может понадобиться дефибриллятор.
Я едва слышно говорю: — Здесь тоже начинает пульсировать.
Он издает этот волчий звук, который я нахожу таким странным образом возбуждающим. — Твоя киска намокла, Оливия?
Он обожает это слово: киска. Признаюсь, оно никогда не было моим любимым, но из его уст, когда он произносит его с такой мужской потребностью, оно в последнее время приобретает все большую популярность.
— Да. Когда я могу тебя увидеть? Я хотела бы отплатить тебе за тот невероятный оргазм, который ты подарил мне прошлой ночью.
Его резкий вдох говорит о том, что потребность в моем голосе влияет на него так же, как потребность в его голосе влияет на меня.
— Я должен уехать в Германию на несколько дней, но вернусь в пятницу. Пообедаем?
— Конечно. — Я горжусь собой за то, что не спросила, что там в Германии, ведь вся эта идея не переходить на личности была моей идеей, в конце концов.
— Ладно. Я заеду за тобой в пять.
— Кажется, немного рановато для ужина.
— Сначала я хочу отвезти тебя в одно место.
— О, таинственность. Мне нравится.
— И Оливия?
— Да?
— Надень платье.
Он кладет трубку, оставляя меня с дрожащими руками, учащенным пульсом и воображением, которое прокручивает все возможные сценарии того, почему он хотел, чтобы я надела платье.
Очередная вспышка вдохновения заставляет меня бежать обратно к библиотеке и желтому блокноту в клеточку.
Я не встаю из-за стола, пока не темнеет.
Глава 11
Следующие три дня я провожу в состоянии анабиоза, закрывшись в квартире, пишу в слепом, навязчивом безумии, игнорируя внешний мир. Меня поглощает история, и мне трудно оторваться от страницы даже для того, чтобы поесть или поспать.
Я будто одержима персонажами. Или, точнее, я стала ими. Я вижу то, что видят они. Чувствую то, что они чувствуют. Когда они грустные, счастливые или растерянные, я тоже. Они появились в моем мозгу настолько объемными и полными, будто я знала их всю свою жизнь.
Они кажутся мне более реальными, чем некоторые люди, с которыми я связана.
Ничто из этого не кажется мне странным, только фантастическим. В моей голове включился и начал бить кран. Запертая дверь распахнулась настежь.
Наконец, после более чем двух лет, вернулось то, что делает меня собой.
Вместе с этим пришло глубокое чувство облегчения.
Я не позволяла себе думать о том, что случилось бы, если бы я навсегда потеряла способность писать истории. Мысль о жизни без творчества слишком ужасна, ведь я собственными глазами видела, что происходит с художниками, когда они больше не могут творить.
Они увядают и умирают.
Но сейчас я чувствую себя очень живой. Живой и горящей.
Когда в пять часов в пятницу звонят в дверь, я иду к ним с улыбкой, раскалывающей мое лицо от уха до уха. Улыбка умирает от шока, когда я открываю дверь и вижу, что там стоит Джеймс.
На нем роскошный черный костюм, дорогой на вид, вероятно, сшитый на заказ, поскольку он облегает каждый контур его крупной фигуры. Его белая одежда расстегнутый на воротнике, чтобы лучше продемонстрировать сильный, загорелый столбик горла. Его шелковый карманный галстук тоже белый, его улыбка маленькая и загадочная, а в глазах голод, как у одичавшего волка.
Глядя на него, я едва слышно говорю: — О.
Он опускает взгляд на себя. — Что случилось?
— Ничего. Я просто никогда не встречала мужчину, который мог бы сделать так, чтобы костюм выглядел так сексуально. — Я машу рукой в воздухе. — Это как... костюмированное порно. Если бы я тебя сфотографировала и отправила своей подруге Келли, ее яичники взорвались бы.
Он прижимает ладонь к двери и толкает ее шире, подходит ближе, затем берет меня
