правильное слово.
Слово, которое сложила моя жена, — «радиация».
Я поражен. Глаза мои — как яйца в кипящем черепе. И — прекрати! Прекрати! Прекрати!
«Ванильное! Шоколадное! Земляничное!» — Нет, — говорю я. — Ни в коем случае. Это слово никуда не годится.
Колокольчики стихли. Морожник стоит у моей двери, но слова произносит другие. Он говорит:
— Внимание! Внимание! Выносите ваших покойников!
— Выносите ваших покойников, — говорит мне Сандра.
— Выносите ваших покойников, — шепчет Джефф. А Бонни наклоняется и целует меня в щеку и произносит своим нежным тоненьким голоском, напоминающим мяуканье котенка:
— Папа, нас пора выносить.
— Нет. — Я крепко обнимаю её и прижимаю к себе. Тельце похоже на пучок сухих прутиков. — Нет… Мы все это время пробыли вместе. И мы вместе останемся здесь. Прямо здесь. В нашем собственном доме. Здесь нет никакой радиации. Бомбы упали очень далеко отсюда. Нет! Мы живы и здоровы, и с нами будет все в порядке, если мы останемся…
* * *
— Следи за ним, — говорит кто-то. — Он выронил. Я смотрю на сетчатую дверь. За ней стоят двое в белой униформе; они в белых перчатках, на лицах — противогазы. Они похожи на монстров, и я протягиваю руку за пистолетом.
— Уходите! — говорю я, обнимая одной рукой Бонни. — Проваливайте отсюда к чертово матери!
Они растворяются в, темноте, но я знаю, что они не ушли. О нет! Они, хитры, как эти крысы.
— Сэр! — говорит один из них. — Это не безопасно, сэр! Вы должны вынести своих покойников. Они сошли с ума! После всех этих проклятых бомб, сброшенных на Нью-Йорк, Чикаго, Даллас, Атланту, Майами, Хьюстон и прочие и прочие и прочие, все сошли с ума! Даже на моей родной улице, в моем родном городе, где прошло моё солнечное детство и где я в сумерках, зажимая в кулачке четвертак, целый квартал бежал, догоняя морожника! О Боже, что же стало с людьми?
— Они пахнут, сэр, — продолжает этот сумасшедший. — Жара… Они скоро превратятся… — Он молчит, не зная, чем закончить свою ложь. — Пожалуйста, сэр, разрешите нам вынести их. Мы положим их в морозильную камеру и перевезем в…
— Клянусь Богом, я вышибу вам мозги! — предупреждаю я. И я не шучу.
Но они не уходят, не уходят, не уходят — не уходят!
— Сэр, похоже, у вас тоже высокая доза. Мы можем доставить вас в радиационный центр. Только отложите оружие, давайте поговорим, хорошо? Запах привлекает крыс. Они бегают по всему двору и…
Я стреляю в него. Один, два, три раза. Подонок! Грязный, лживый, сумасшедший подонок! Надеюсь, я убил его, потому что никто не собирается отнимать у меня мою жену и моих детей. Это всё-таки ещё Америка, слава Богу!
Что-то слабо шевельнулось у меня под рукой. Послышался тихий звук, словно шипение вытекающего из оболочки воздуха. Я опустил взгляд. Бонни. Бонни. О дорогая… моя милая маленькая де…
На какое-то время я решил, что схожу с ума. Два тела, которые… больше не похожи на человеческие, лежат рядом с доской для «скрэббла». Повсюду — дохлые крысы. На белесом экране телевизора — рябь и вспышки электростатических разрядов. Но в голове моей по-прежнему звучит механический смех. Громкий смех! Мне так кажется. Громче! Ещё громче! Пусть лопнет твоя голова от этого смеха — и СМЕЙСЯ!
У меня под рукой… Я не знаю. Что это? На нем — одежда. Но оно… течет…
Два монстра в белом вламываются в дом. Они вырывают у меня из рук Бонни, но пистолет ещё у меня. Я, убью их, но один из них толкает меня. Кажется, я наступаю на что-то хрупкое, а потом…
О, я пошёл спать: Голова в крови, я пошёл спать, и мне приснилось лето — настоящее, какое и должно быть, когда ты можешь поднять голову и увидеть луну и свет во всех окнах, а по утрам птицы поют на ветвях деревьев, а цикады звенят, как арфы.
Я стою. На углу телевизора — кровь. Я разбил голову. Но изображение лучше, чем было, и смех — оглушителен.
Моей жены и детей нет. Да. Теперь я это ясно вижу. Монстры в белом забрали мою семью. Но мой пистолет ещё у меня. Я держу его в руке. Уверен, им не удалось отнять его. У меня очень сильные руки — для моих лет.
Я выбегаю на улицу — в жаркую темень, где над самой землей стелется пар, а дома стоят как мавзолеи. Под ногами у меня что-то пищит и шевелится, и я отшвыриваю эту гадость, чтобы они не покусали меня за ноги.
В пистолете у меня ещё есть патроны, но я не собираюсь их тратить на крыс. О нет! Я человек нерасточительный!
Я прислушиваюсь. Я слегка наклоняю голову набок и пытаюсь услышать — сквозь смех.
И я слышу, довольно далеко — может, на углу Виндзор-стрит, или у Вернон-Секл, а может, уже на холме, на Хайтауэр-Лейн.
Динь-динь-динь!
Морожник идёт!
Мне знаком этот звук. Мне очень, Лень хорошо он знаком.
Моя жена и дети — со мной. Дома. Смотрят телевизор и играют в «скрэббл». Разговаривают о путешествиях, в которые мы отправимся. Мечтают о будущем. Развлекаются, как полагается в нормальных семьях. Я не позволю отнять у меня мою семью. О нет!
Я кричу: «Морожник!» — и вслушиваюсь в ответный перезвон колокольчиков, похожий на церковные колокола.
Я знаю, куда они направляются. Я могу перехватить их между Линн-стрит и Дуглас-стрит, там, где стоит темное здание школы. Но надо спешить. Я дол жен бежать очень быстро.
— Морожник! — кричу
