Лужин много раз перечитывал шифровку, вдумывался в каждоеслово, но ничего понять не мог. Кто такой этот Рамзай[5] и почему он сообщаетиз Токио? Как можно отдавать такие приказы, не имея хотя бы приблизительныхданных, что это за Курт? Ну ладно, допустим, неизвестны фамилия, местожительства или работы, но должны же быть хоть какие приметы. Рост, возраст,цвет волос или глаз, к каким именно секретам имеет доступ.
Как всякий человек на своем месте, как подчиненные егосамого, Лужин ругал высшее начальство, считая, что там сидят дураки, бюрократы,самодуры, которые отдают приказы, совершенно не считаясь с их практическойвыполнимостью. Однако по виду Лужина трудно было догадаться, что он чем-нибудьозабочен. Нюру, во всяком случае, он встретил так же приветливо, как иЕрмолкина. Он усадил ее в мягкое кресло, а сам, болтая ногами, забрался вдругое. Сел, сложил руки на груди и улыбнулся:
– Готов слушать вас с чудовищным интересом.
Нюра, не ожидавшая такого ласкового приема, растерялась исказала:
– Я беременная.
– Что вы говорите? – Лужин хлопнул в ладоши. – Надо же! –Скатившись с кресла, он подбежал к Нюре и стал трясти ее руку. – Поздравляю. Отдуши. Всей. Как говорится. – Вернулся в кресло. – И куда же вы хотите егоопределить?
– Кого? – не поняла Нюра.
– Его. – Лужин показал на ее живот. – Ребенка надо устроить.А отдайте его нам, а? Мы из него сделаем. Человека. Настоящего. А впрочем, этоя так, – Лужин защелкал зубами, – шучу. Да.
Нюра смущенно потупилась и улыбнулась.
Помолчали. Лужин спросил Нюру, может ли он ей чем-нибудьпомочь. Она заплакала и стала объяснять, что у нее мужика посадили, она за негохлопочет, ей везде отказывают, как посторонней, а она не посторонняя, потомучто она с ним жила. Лужин попросил рассказать все по порядку, и она, видя, чтоему это действительно интересно, стала рассказывать. Как прилетели обасамолета, как появился Чонкин, как они познакомились, как стали жить вместе.Рассказала, как он все время рвался на фронт, а его не брали, как напали нанего какие-то люди и он вынужден был защищать свой пост. И вот теперь за то,что действовал он строго по уставу, его же забрали, а ее гоняют от одногоначальника к другому, а правды нигде не добьешься. Свиданья не дали, передачине принимают и везде говорят: посторонняя.
Лужин слушал внимательно. Иногда спрыгивал с кресла иначинал в волнении бегать по кабинету, потом опять возвращался на место и опятьслушал. А когда Нюра кончила рассказывать, он подошел к ней, погладил ее поголове и с чувством сказал:
– Бедная женщина!
Нюра посмотрела на Лужина, подалась вперед, уткнуласьголовой ему в плечо и разревелась. Много ей за последнее время приходилосьплакать, но так она еще не рыдала. Она пыталась остановиться, но не могла.
Лужин гладил ее по голове и бормотал:
– Бедная! Сколько пришлось пережить! Ну ничего. Ничего.Ничего. Ну.
Потом она успокоилась, а он опять забегал по кабинету,потирал руки и щелкал зубами.
– Безобразие! – восклицал он и щелкал зубами. – Сколько ещена свете людей бездушных. Бюрократы и формалисты. Сколько с ними ни боремся, аони… Ну ничего. Мы… – Он подбежал к Нюре и ткнул себя пальцем в грудь. – Вампоможем. Да. Мы. Поможем.
Тут он забормотал какие-то слова, из которых Нюра поняла,что он, Лужин, приложит все усилия и что, если не удастся вернуть Чонкина:
– Мы. Вам. Подберем. Кого-то. Другого. Еще лучше. Мы. Вам.Поможем. Но и вы. Нам. Помогите. Прошу. Очень! – Лужин закрыл глаза и приложилруку к груди.
Нюра не поняла, как и кого могут ей подобрать вместоЧонкина, она хотела сказать, что никого лучше ей не надо, что Чонкина ей вполнедостаточно. Но Лужин своей просьбой о помощи сбил ее с толку, и она сказала,что конечно, что если она может…
– Можете, – перебил Лужин. – Вы в Красном живете?
– В Красном, – кивнула Нюра.
– Ну как там? Как народ? Какие настроения преобладают?
Нюра посмотрела на него вопросительно.
– Не поняли? – улыбнулся Лужин. – Я, по-моему. Говорю. Ясновполне. Я спрашиваю: в вашей деревне у людей какое настроение? Грустное?
Нюре вопрос не понравился. Она стала выгораживать своиходносельчан, уверяя, что настроение у всех, напротив, весьма хорошее.
– Хорошее? – обрадовался Лужин и отпрыгнул от Нюры.
– Хорошее, – подтвердила Нюра.
– Чудовищно любопытно. Война идет. Люди гибнут. А у ниххорошее. Отчего же? Может, ждут? Немцев? – Он подмигнул Нюре и улыбнулся.
– Нет! – Нюра испугалась, что сказала что-то не то. – Немцевне ждут.
– А кого ждут?
– Никого не ждут.
– А откуда же настроение такое хорошее?
Нюра решила тут же исправить ошибку и сказала, что она несовсем правильно выразилась и что настроение у людей иногда бывает хорошее, ночаще совсем плохое.
– Плохое? – переспросил Лужин. – Подавленное? Не верят впобеду нашу?
– Верят! Верят! – сказала Нюра поспешно.
– Но настроение плохое?
– Оно не плохое, – сказала Нюра и поняла, что запуталась.
– А какое же? – спросил Лужин.
– Не знаю, – сказала Нюра.
– Ну вот, – помрачнел Лужин. – Видите. Я к вам всей душой.Хотел помочь. Я откровенно. А вы не откровенно. То хорошее. То плохое. То незнаете. Значит, помочь нам не хотите?
– Почему же? – сказала Нюра, насупясь.
– Почему, я не знаю. Я вижу, что не хотите. Нам, конечно, итак известно все, но мне от вас услышать хотелось. Чем люди живут? Что говорят?Некоторые неправильно думают. Хотелось бы их вовремя выявить, поправить иудержать. Они потом. Сами. Спасибо скажут. Между прочим, что говорит ваш председатель?
– Наш председатель? – переспросила Нюра. – Об чем?
– Ну вообще.
– Вообще?
– Вообще.
– Матюкается, – сказала Нюра.
