— Может быть. Люди, которые надеются, что будущее будет интереснее, чем то время, в котором мы живем, вообще более масштабны.
— Объяснись, Кассиди, — сказал Шеффер. Что это значит по— простому?
— Это мечтатели. По-моему, они трогательные.
— А ты тоже мечтаешь? — продолжал Шеффер.
— У меня нет времени, инспектор. В моей профессии восемьдесят процентов безработных.
— Ну так вот, Кассиди, у меня есть подходящая роль для тебя, — сказал Шеффер, протягивая ему лист бумаги. — Продекламируй-ка это с выражением, а?
Кассиди взял бумагу и прочел про себя текст, не выказав никаких эмоций. Брюсу пришла в голову одна мысль. Он подошел к столу и нажал на клавишу «пуск».
— Зачем вы меня записываете?
— Да так, есть идея, — ответил Брюс. Кассиди открыто взглянул в лицо Дельмону и начал читать, обращаясь к нему как к партнеру. Брюсу показалось, что голос актера заполняет все пространство кабинета. Он уже не был ни Дэном Роджерсом, ни Жюльеном Кассиди:
— «Вспомни о „Дип Блю“./ Все взаимосвязано./ Мы можем создавать своих богов./ Мы можем стать богами./ Мы строим то, что будет управлять нами./ Это затишье перед бурей./ Ум должен лишь обрести совесть./ Мы проживаем последние часы человечества./ Животное— это машина./ Звезды— это машины./ Вселенная — это машина».
— Еще раз, — приказал Дельмон.
Кассиди бросил на него удивленный взгляд, но послушно начал сначала. Закончив, он помешкал, словно ожидая, что его попросят повторить в третий раз, но, поскольку все молчали, положил листок на стол. Прошла целая минута, потом Кассиди спросил:
— А что это за текст?
— А по-твоему? — ответил вопросом Шеффер.
— Какое-то стихотворение, переведенное с английского?
— Почему с английского?
— Звучит, как стихи, но не рифмуется. Я и подумал, что это, наверное, перевод.
— По-английски это тоже не рифмуется, — сказал Брюс. — Я пробовал. Ты любишь стихи?
— Конечно. И вообще все хорошие тексты. И, честно говоря, даже маленькие диалоги в сериалах. Главное — это работать. Нельзя плевать в колодец.
— Но ты вроде бы согласился с коллегой-азиатом, когда тот сказал, что диалоги паршивые.
— Я не сильно спорил, да и в любом случае это входит в игру. Те, кто дублируют, часто говорят между собой, как трудно вложить смысл в дурацкие диалоги. А раз трудно, значит, это стоит денег. Профессионалам не надо стесняться продавать себя подороже.
— А если ты профессионал, то почему скрыл от нас, что работаешь на дубляже? — спросил Шеффер.
— Мне было очень трудно проникнуть в закрытый мир дубляжа, но тем не менее я этим не хвастаюсь.
— Ну, мы не регулируем распределение работы! — засмеялся Шеффер. — Уличное движение иногда, это мы можем, но не более того.
Кассиди улыбнулся, как человек вежливый, но разочарованный плоской шуткой.
Мартина Левин приехала к семи вечера. Брюс сообщил, что им хватило нескольких телефонных звонков, чтобы найти студию, осуществлявшую Дубляж «Тротуаров Лос-Анджелеса». Они обсудили последний допрос Кассиди, который завел их в новый тупик, несмотря на ритуал «вызова на ковер» и вмешательство Дельмона. Левин рассказала, как прошло ее сегодняшнее общение со средствами массовой информации: «Канал +», «Франс-3», «РТЛ». Уточнила, что по собственной инициативе отклонила проект передачи о себе, предложенный Фредериком Геджем для «Франс-2». По ее мнению, получался какой-то фарс: он хотел снимать ее в квартире, во время утренней пробежки, в магазине, и даже сымитировать сцену задержания преступника. Брюс спросил ее, не думала ли она о том, чтобы посоветоваться с Саньяком, и Левин ответила, что предпочла действовать своим умом. Виктор Шеффер сказал, что она заработала еще одно очко в табеле, который по секрету ведет майор Брюс, а последний предложил пойти выпить по кружечке в пивной Дюгеклен. Расслабившись, Шеффер рассказал, что после телевизионного выступления Левин число звонков по поводу дела Вокса удвоилось. Пришлось выделить двух сотрудников, которые в течение всего рабочего дня отвечали на вопросы и отсортировывали интересные сообщения. К сожалению, таковых было мало. Брюс настоял на том, чтобы заплатить за всех, после чего все трое направились на стоянку перед зданием судебной полиции и там расстались. Брюс, правда, задержался, чтобы посмотреть, как Левин управляется со своей мощной машиной. Быстро и ловко, даже по-мужски, но при этом как-то по-особенному. «Этакая спокойная уверенность», — сказал Дельмон. Майору пришлось признать, что шеф не ошибся.
С порога в нос ударил запах табака. Брюс увидел в гостиной Геджа, расположившегося перед телевизором. На столе— бутылка виски и почти пустой стакан. Пепельница, полная окурков. Перед восьмичасовым выпуском новостей крутили рекламный ролик нового французского сериала. История зрелой женщины, комиссара полиции и профсоюзной активистки, двух ее молодых, не чуждых выпивки поклонников-лейтенантов и неблагодарного тридцатилетнего сына, жертвы затянувшегося переходного возраста. Гедж схватил пульт, выключил телевизор и воскликнул неожиданно высоким голосом:
— Поздновато возвращаешься, дорогой!
— Привет, Фред, — вздохнул Брюс, проклиная день, когда рассказал журналисту, что оставляет запасные ключи от квартиры над газовым счетчиком на площадке. — Тебе не хватает только клетчатых тапочек.
— Ты мне не одолжишь?
— Чему я обязан?
— Новенькая не хочет давать мне интервью. Это по твоей милости?
— Представь себе, она уже достаточно взрослая, чтобы почуять, где пахнет гнилью.
— А между тем идея была прекрасная. Думаю, что если уж мы ставим подножку серийному убийце, капризничать не пристало.
— Раз она отказалась, я ничего поделать не могу.
— Позволь мне не поверить.
— Охотно, Фред.
Журналист налил себе новую порцию и с гримасой отхлебнул изрядный глоток. Потом продолжал:
— Может быть, все дело в том, что ей есть что скрывать.
Брюс взял стакан из бара, налил себе немного. Сел, снял ботинки и куртку, положил ноги на низенький столик, отпил глоточек и приготовился слушать.
— У меня есть один хороший приятель, который работал в комиссариате на проспекте генерала Эйзенхауэра. Лет пять назад на Мартину Левин напал какой-то мерзавец. Он ее мучил и морил голодом много дней подряд, пока ей не удалось, не очень понятно, каким чудом, от него смыться. — Он замолчал, ожидая реакцию. Брюс молча смотрел на него. Гедж продолжал: — Это случилось на проспекте Кладбища в Сен-Дени. Она напоролась на поэта, вроде того бельгийца, который расчленял свои жертвы и разбрасывал пакеты для мусора с частями их тел в местах с красноречивыми названиями, вроде дороги Ненависти или улицы Тревоги.
—Да, я знаю, потрошитель из Монса. И что же?
