Стало даже легче дышать, если честно.
— Ну, наконец-то… Долго мне Вас ждать пришлось… Обычно, Вы раньше приходите…
Твою ж мать… В кабинете, как оказалось, меня уже ждали.
Глава 13
О гениальных планах и неожиданных поворотах
— Валентина…Егоровна… — Я замер, прижимаясь спиной к двери. Одновременно лихорадочно соображал, что делать. Какого черта эта особа приперлась сюда? И какого черта сидела тут одна, выжидая моего появления? Опять какую-нибудь гадость приготовила? Быстро окинул взглядом кабинет. Вроде бы ничего подозрительного не наблюдалось.
По идее, нужно спокойно пройти к большому столу, накрытому тёмно-зелёным сукном, сесть на стул и выслушать, что конкретно этой стерве от меня потребовалось. Вдруг, она как раз по теме поездки явилась. Тогда, по логике Натальи Никаноровны, мой зам. — это Попаданец…Вернее, в данном случае…Попаданка? Интересно, половая принадлежность всегда идентична? Я буду очень долго плеваться и материться, если окажется, что в Валентине Егоровне сидит какой-нибудь мужик. Память тут же услужливо подсунула картинку, как эта знойная особа прижимает меня к стене коридора, пытаясь устроить разврат.
— Ну, нет… — Зажмурился и тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Ни в коем случае! Баба! Точно баба! Женщина. Манера поведения женская. Все эти истерики, ревность и так далее.
— Что такое, Павел Матвеич? — Валентина вскочила с одного из стульев, стоявших возле стены. Видимо, там находились места для посетителей. — Вам плохо?
— Да! Да! Мне плохо! — Я выставил одну руку вперед, словно собираясь оттолкнуть Валентину Егоровну, если она надумает подойти ближе. При этом осторожно, бочком двигался в сторону стола.
— Вы меня пугаете…– Зам. растерялась от моего поведения. Хотя… вот тоже интересная дама. А чего она ждала? Что я кинусь к ней, пуская слюни восторга? После таких-то подстав с батутом и первым секретарем.
— Это, знаете, очень правильно, Валентина Егоровна. Сам себя пугаю, знаете. Сегодня как-то с самого утра будто не в себе. Вроде я, а словно не я…
Нес эту ахинею без остановки, мелкими шажочками двигаясь к намеченной цели. Будет тот ещё номер, если меня именно сейчас снова бабкина сыворотка осчастливит супер скоростью.
Добрался, наконец, до стола, медленно отодвинул стул и так же медленно сел.
— Чем обязан? — Теперь можно было и с Валентиной поговорить. Надеюсь, какая-нибудь быстроречь у меня не разовьётся. Или, к примеру, не начну говорить на мертвом языке.
— Паша… — Она сделала шаг ко мне Выглядела моя, прости Господи, зазноба виноватой. — Ну, извини! Бес попутал. Не хотела. Просто…Понимаешь…Райка эта. Смотрит на тебя, как буржуй на свои капиталы. Видно же. Положила глаз, стерва. Тянет свои загребущие ручонки к тому, что ей не принадлежит. Хотя сама замужем. Да ещё за кем! За первым секретарем горкома. И все мало ей. Конечно, я понимаю…Ты — мужчина видный. Серьёзный. Любомиров рядом с тобой выглядит, словно кривое отражение в зеркале. Но… Это ведь неприлично, в конце концов. Ведет себя, как распутная девка…
— Валентина Егоровна, давайте ближе к сути. — Я осторожно положил обе руки на стол. Резких движений старался не делать.
Интересно, но особа, которая сейчас заглядывала мне в лицо виноватым взглядом, вообще не казалась моему неадекватному восприятию красивой. Баба Маша казалась. Наталья Никаноровна казалась. Настя, само собой, тоже казалась. Даже крыльцо, и то выглядело совершенным. А вот Валька — нет.
Наоборот, я вдруг увидел мельчайшие детали, которые не притягивали внимание, а отталкивали его. Желтоватые зубы, похожие на мелкий оскал хорька, слишком большие ноздри, нависшие веки, волоски, объемным кустом росшие из родинки на щеке. Единственное чувство, которое в данную минуту у меня вызывала эта женщина — сильная неприязнь. Хотелось попросить ее удалиться. Желательно, безвозвратно.
Даже духи, которыми она облилась с ног до головы, по крайней мере, так казалось, воняли ужасно.
— Паш…ну, что ближе? Я вот подумала…Тебя же в Москву пригласили. На выставку. Помнишь, рассказывал?
Естественно, никто ей ничего не рассказывал, Наталья Никаноровна постаралась, но я кивнул, соглашаясь.
— Что думаю… — Валентина Егоровна сделала еще один шаг ко мне. Вонь духов стала просто невыносима. — Давай вместе поедем. Прогуляемся по Москве. Покажешь мне столицу. Я ведь не бывала там никогда.
— Стоп! — Моя рука непроизвольно метнулась к носу, зажимая его. Да что ж за гадство… Видимо, дело не только в духах. Похоже, именно сейчас обострилось обоняние.
— Что такое? — Валентина Егоровна замерла. Она опустила голову вниз, принюхиваясь к себе. Естественно, ей казалось, будто все в порядке.
— Ничего! Просто…аллергия, наверное. Или приболел. Чихать хочу. Боюсь, заражу Вас.
— Ну, перестань… Мы ведь договорились, наедине никаких «Вы»… — Зам. сделала еще один шаг в мою сторону.
— Нет! Валя…Валечка…хорошо. Поедем вместе в Москву. Сейчас иди, пожалуйста. Мне надо…Надо побыть одному. Пережить все случившееся… Поищу в себе силы, чтоб забыть твой поступок. — Я продолжать зажимать нос, соответственно слова у меня получались с французским прононсом.
— Хорошо. Хорошо, Пашенька! Ты уж поищи! Силы эти. — Валентина прижала руки к груди и попятилась к выходу. — Все, как скажешь, родной. Мне тогда позже зайти?
— Угу…
— Поняла. Все поняла, Пашенька. Приду через несколько часов. Да?
Валентина Егоровна, не оборачиваясь, нащупала за спиной дверь, открыла ее и выбежала в коридор.
Я же вскочил со стула, а затем бросился к окну. Срочно хотелось свежего воздуха, иначе задохнусь.
Ухватился за маленькую ручку форточки, дёрнул ее на себя и… уставился на предмет в своей руке.
— Млять…
Это слово в полной мере передавало мое состояние. Потому что я держал — конечно же форточку! Вырвал часть окна к чертовой матери, вместе с петлями.
— Павел Матвеич…
Когда за спиной раздался голос Матюши, я от неожиданности резко развернулся к нему лицом.
Режиссёр перевел взгляд на мои руки. Я тоже посмотрел на них. Ну…руки как руки. С форточкой.
— А что это у Вас? — Матюша, будучи творческим человеком, удивился, но не очень сильно. Видимо, в жизни творческих людей бывает всякое.
— Это? Вот…делают сволочи, все через одно место…
Я осторожно поставил форточку на подоконник, переместился к стулу и снова сел. После ухода Валентины Егоровны отвратительный запах пропал. Зря только окно расхреначил.
— Матвей Сергеевич, говори, давай. А то мне надо поторопиться в одно место.
Я мысленно уже представлял, как вытянется лицо бабки, когда сообщу, что вычислил Попаданца, вернее Попаданку, за пять секунд. Взяла манеру… то в идиоты меня записывает, то в кретины. Придётся Наталье Никаноровне впредь относиться к нашему сотрудничеству с уважением. Язык придержать ей точно нужно.
— Да я, собственно, по какому вопросу…– Матюша мялся с ноги на ногу и выглядел смущённым. — Помните наш разговор? Про выставку. Вы сказали, есть возможность прихватить с собой одного человека. Павел Матвеич…
Режиссер сделал два широких шага и оказался прямо рядом со столом. В его движениях было столько экспрессии, что я непроизвольно вжался в спинку стула. Было ощущение, стол Матюшу не задержит. Он полезет прямо на него.
— Возьмите меня! Пожалуйста! Это — удивительная возможность! Я всегда мечтал побывать на таком мероприятии. Вы понимаете⁈ Да, промышленность, в некотором роде, не мое направление, но когда еще представится возможность увидеть все это воочию? А в нашем городишке, так вообще никогда!
Я слушал Матюшу, открыв рот. Что за хрень⁈ То есть два человека изъявили желание. Соответственно, теперь надо разобраться, кто из них реально думает о выставке, а кто — о своей попаданческой заднице.
— Матвей Сергеевич, я тебя понял. Все. Хватит уже распинаться.
Режиссёр замолчал, глядя на меня преданным собачьим взглядом.
— Так что? Возьмете? Я видел, отсюда вышла Валентина Егоровна… Понимаю, наверное, приходила мириться. Да? Каялась…
— Да погоди ты, с Валентиной Егоровной…Ситуация свернула немного не туда. Иди, Матвей Сергеевич…Иди… Мне надо подумать.
Режиссер замотылял башкой, словно китайский болванчик. При этом пятился назад и приговаривал, как сильно он меня понимает. Как глубоко сочувствует. Как искренне сопереживает всему.
Едва лишь дверь за ним закрылась, я поставил локти на стол и, спрятав лицо в ладони, застонал. План, который предполагал мое торжественное возвращение на базу, а затем чувство вины у Натальи Никаноровны, трещал
