как ту бедную косулю из фильма «Красавица и чудовище».
Незаметно для себя я вышла из здания больницы. Мне навстречу подлетел почти полностью седой мужчина и представился водителем Макара. Сообщил, что отвезёт меня домой. Я назвала адрес бабушки. Судя по тому, что это не создало резонанса, я не в клетке. Мне разрешают погулять.
Квартира встретила едким запахом моющих средств. Я медленно прошлась по ней, подмечая, что делали генеральную уборку. И забили холодильник. И на полочках в ванной стояло множество шампуней, масок и прочей ерунды моих любимых марок.
Меня не держат под замком. Меня оберегают и устраивают комфорт там, где я захотела жить. Большая разница.
Водитель зачем-то решил проверить меня, и через десять минут позвонил в дверь. В руках он держал множество бумажных пакетов, какие-то из аптек, парочка из кондитерской.
— Распоряжение вашего супруга.
В пакетах из аптек лежали рекомендации и выписки врачей. Я проглотила и эту непрошеную заботу. Демонстративную в своём молчании.
Я просто не знала, что делать.
Впервые за несколько дней я лежала в ванной и перебирала в уме последние годы нашего брака. Ароматная пена пушистым облаком хотела покинуть пределы ванны, но в тот момент я не представляла, что за следующие две недели просто почистить зубы станет для меня подвигом.
Я любила бывать у бабушки. И не хотела от неё уезжать, потому что она умела создавать сказку. А дома я в образцово-показательной порядочной семье. Когда в редкие каникулы или праздники мне удавалось выпросить поездку к бабуле Любе, моему счастью не было предела. Но следующие две недели моё счастье было тусклым. Смазанным.
Я почти всегда лежала в спальне. На неудобной полуторной кровати с двумя матрасами, и смотрела в окно.
Изначально квартира была двухкомнатной, но с большой кладовкой, примыкающей к спальне, и бабушка просто сделала перепланировку: подвинула спальную стену так, чтобы кладовка стала небольшой комнатой без окон, но зато с рабочим местом. И спальня уменьшилась, и в ней хватало пространства поставить только кровать, которая невозможно близко была к окну. И вот я лежала днями и смотрела в окно. Иногда доходило до дурацкого, чтобы сходить на кухню, мне требовались уговоры, и я подолгу сама себе называла стоящие причины. Была одна: я беременна и мне надо кушать. А ещё пить лекарства и витамины. Но львиную долю времени, я, конечно, просто лежала.
Сквозь воздушный тюль в окне можно было разглядеть, как наливаются объёмом первые соцветия черемухи. Мне казалось, что если я не буду сводить взгляда с бутонов, то замечу, как расправляются лепестки. И тогда появится приторный аромат. Он запутается в тюли, шторах и сыграет перезвоном стеклянных фигурок ловца ветра.
Утро в этой квартире меня удручало сильнее всего. Дом стоял на повороте трамвайных путей, и ровно в пять часов первый трамвай врывался в сонное царство людей, которым хочется ещё немного понежиться в объятиях Морфея. Я не нежилась, потому что не могла уснуть. Просто обнимала себя руками и покачивалась на неудобной кровати. В какие-то особенно дурные ночи с густым ароматом мая, который пропитался яблоневым цветом и свежескошенной травой газонов, мне чудилось, будто Макар рядом, и это он обнимал меня. Прижимал меня спиной к своей груди, и тогда было всё предельно ясно. Не надо было думать, как развестись, как сохранить ребёнка, как выбраться из безумия. После таких ночей мне хотелось яблок. И доставка привозила их, хотя я ничего не заказывала. Просто был звонок курьера, и потом я долго держала под проточной водой почти пурпурные, гладкие, правильной формы, как у Белоснежки, яблоки. И вгрызалась с наслаждением, ловила сладкий вкус с нотами горчинки. А ещё могла не замечать, как в холодильнике появлялась клубника. Она мне казалась на вид пластмассовой, но одуряюще пахла июлем, первой росой и грозами. Я думала, что вкуса не будет, но где бы ни нашёл Макар эти ягоды в картонных, перевязанных льняными нитями коробках, они были божественным. Кисло-сладкими.
Страшно, когда приходили сны.
В них Макар стоял на коленях. Он невесомо касался кончиками пальцев моих щиколоток, и я смеялась, отдалялась, а он ловил и целовал. Поднимался губами выше, заставляя меня краснеть. Или вот закутывал среди простыней. И они пропитывались ароматом мускуса, ванили и его любви.
Просыпалась я в слезах. Садилась на кровати, заворачиваясь в ужасное ватное одеяло и не знала, где была граница воспоминаний и желаний.
Больно.
Закруглённые лепестки черёмухи сыпались на наружный карниз окна. Они устилали ржавое железо таким плотным слоем, что я в пять утра рисовала на нём буквы, продавливая инициалы «М» и «П», а затем обводила сердечком. И первый трамвай, который был похитителем сна, здоровался со мной, мигая фарами.
Ранним майским утром я открыла третью комнату. Тот самый кабинет. И окунулась в пастораль жизни модистки.
Ключ долго не поворачивался в замке. Наверно, потому что оба были моими ровесниками, а может, потому что бабушка запретила маленькой мне совать свою курносый нос в её шкатулки. Я не знаю. Но кабинет оставался последней моей связью с реальным миром. Не тем, который я нарисовала в своём воображении. А тем, что я оберегала в своих воспоминаниях.
Пахло мятным маслом и пылью. Я прошла вдоль стены, возле которой стоял портновский манекен. На нём висело бабушкино платье из болотно-зелёного льна. Я встала позади и подняла рукава, как бы примеряя наряд. Мне понравилось.
На полу стояли коробки. Я не хотела их открывать. А вот старый сундук, который бабуля привезла с ярмарки мастеров, просто манил своими тайнами. Я опустилась на колени и откинула крышку. Она упёрлась в батарею и собиралась ударить меня по рукам, но мой взгляд приковался к куклам, что лежали на свёрнутых полотнах ткани.
Это были не пижонские Барби, а старые куклы с детскими лицами и блестящими волосами. У них непомерно большие глаза с пластиковыми ресницами. Наряды просто сводили с ума своей детальностью. Вот у рыжеволосой — платье цвета пыльной розы и кружевные оборки. На ногах — вязанные крючком носочки, а на голове шляпка с искусственными розами. Или вон на той брюнетке хлопковый костюм в полоску для пикника. Вместо туфель — башмачки без каблука, но зато со шнурками. А блондинка в траурном наряде из чёрного кружева. У неё одной прямые волосы, которые заплетены в косу, и она лежит такой
