научиться, Хайди, что ты имеешь в виду?
– Читать нельзя научиться, это слишком трудно.
– Ах вон оно что! И кто тебе это сказал?
– Петер мне говорил, а уж он-то знает, он много раз пытался научиться, но так и не смог, это очень трудно.
– Ну и Петер тебе попался! Но смотри, Хайди, нельзя же принимать на веру всё, что говорит Петер, надо и самой попробовать. Наверняка ты с такими мыслями и не слушала как следует господина Кандидата, и не смотрела на буквы.
– Это бесполезно, – заверила Хайди тоном полного смирения перед тем, чего не изменить.
– Хайди, я хочу тебе что-то сказать: ты даже не пробовала выучиться читать, потому что поверила на слово своему Петеру. А теперь поверь мне, я тебе обещаю, что ты уже очень скоро будешь читать, как и огромное количество детей, у которых такие же задатки, как у тебя, но не как у Петера. И ты должна знать, что будет потом. Вот ты увидела пастуха на красивом зелёном лугу. Как только ты научишься читать, ты возьмёшь эту книгу и сможешь узнать всю историю так, как будто тебе её кто-нибудь рассказал. Ты узнаешь всё, что было с его овцами и козами и какие замечательные приключения с ними происходили. Хотела бы ты это знать, Хайди, нет?
Хайди слушала с напряжённым вниманием и теперь с сияющими глазами ответила, набрав в грудь воздуха:
– О, если бы я умела читать!
– Теперь научишься, и на это уйдёт совсем немного времени, я уже вижу, Хайди, а теперь пойдём посмотрим, как там Клара, а книгу возьмём с собой.
И бабуня взяла Хайди за руку и направилась с ней в учебную комнату.
С того дня как Хайди хотела тайком убежать домой, а фройляйн Роттенмайер отругала её на лестнице и сказала, какая она оказалась неблагодарная, раз хотела убежать, и хорошо, что об этом не знает господин Сеземан, с ребёнком произошли перемены. Она поняла, что не может уйти домой, когда захочет, как ей обещала тётя, и что останется во Франкфурте надолго, быть может, навсегда. Хайди также поняла, что господин Сеземан сочтёт её неблагодарной, если она захочет уйти, и она решила, что бабуня и Клара тоже так подумают о ней. Поэтому Хайди никому на свете не могла сказать, что хочет домой, иначе бабуня, которая была к ней так добра, тоже рассердится, как рассердилась фройляйн Роттенмайер, а этого Хайди совсем не хотела. Но на душе у неё лежал камень, и он становился всё тяжелее. Она не могла больше есть и с каждым днём становилась всё бледнее. Вечерами подолгу не могла уснуть, потому что, когда всё вокруг затихало, перед глазами у неё оживал альпийский луг, весь в цветах и сиянии солнца, а когда она всё же засыпала, во сне ей являлись красные вершины Фалькниса и огненные снежные поля Чезапланы, и наутро Хайди хотелось радостно выбежать из хижины – но тут она обнаруживала себя в своей большой кровати во Франкфурте, так далеко, очень далеко от дома, куда ей было нельзя вернуться. И тогда Хайди вжимала голову в подушку и плакала долго, очень тихо, чтобы никто не слышал.
Безрадостное состояние Хайди не укрылось от бабуни. Она выжидала несколько дней и смотрела, не изменится ли дело и не покинет ли ребёнка эта подавленность. Но поскольку состояние не менялось, а по утрам бабуня иногда замечала, что глаза у Хайди заплаканные, то однажды она опять взяла ребёнка к себе в комнату, поставила его перед собой и сказала как можно ласковее:
– Скажи мне, чего тебе не хватает, Хайди? У тебя какое-то горе?
Но как раз по отношению к доброй бабуне Хайди не хотела показать себя неблагодарной, а то ведь в другой раз она уже не будет такой доброй. И Хайди печально сказала:
– Про это нельзя сказать.
– Нельзя? Может, ты скажешь Кларе? – спросила бабуня.
– О нет, никому на свете, – заверила Хайди, а вид при этом имела такой несчастный, что бабуне стало её жаль.
– Слушай, Хайди, – сказала она, – вот что я хочу тебе сказать: когда у человека горе, про которое никому нельзя рассказать, то жалуются Господу Богу на небе и просят Его, чтобы Он помог, ведь Он может помочь любому горю, какое нас угнетает. Это ты понимаешь, не правда ли? Ты ведь молишься каждый вечер Господу Богу, благодаришь Его за всё хорошее и просишь, чтобы Он хранил тебя от зла?
– О нет, я никогда не делаю этого, – ответила девочка.
– Разве ты никогда не молилась, Хайди, ты не знаешь, что это?
– Только с первой бабушкой я молилась, но это было давно, а теперь я всё забыла.
– Вот видишь, Хайди, потому ты и печальная, что не знаешь, кто бы помог тебе. Подумай только, какое это облегчение, когда у человека на сердце тяжело и мучительно, но он в любой момент может пойти к Господу Богу, всё Ему рассказать и попросить помощи в том, в чём больше никто не поможет! А Бог поможет во всём и даст то, что вернёт нам радость.
В глазах Хайди мелькнул лучик радости:
– Можно сказать Ему всё-всё?
– Всё, Хайди, всё.
Девочка вытянула свою ладонь из руки бабуни и торопливо сказала:
– Я могу идти?
– Конечно! Конечно! – ответила та, и Хайди убежала к себе в комнату, села на скамеечку, сложила ладони перед собой и рассказала Господу Богу всё, что было у неё на сердце и что её так печалило, и попросила у Него, чтобы её отпустили домой, к дедушке.
С этого дня прошло, может быть, чуть больше недели, когда господин Кандидат пожелал засвидетельствовать госпоже Сеземан своё почтение и попросил о визите. Он задумал поговорить с дамой и обсудить с ней одно странное обстоятельство. Его вызвали к ней в комнату, и, как только он вошёл, госпожа Сеземан приветливо протянула ему руку:
– Мой дорогой господин Кандидат, милости прошу! Присаживайтесь ко мне поближе, вот сюда. – Она подвинула ему стул. – Так, теперь скажите мне, что вас ко мне привело. Ведь ничего плохого, никаких жалоб нет?
– Напротив, сударыня, – начал господин Кандидат, – случилось такое, чего я никак не мог ожидать, и никто из тех, кто имел представление обо всём предыдущем, ибо по всем предпосылкам оставалось лишь допустить, что будет полная невозможность того, что, однако, теперь всё же произошло и самым удивительным образом состоялось, так сказать, вопреки всему логично ожидаемому…
– Никак девочка Хайди научилась читать, а, господин Кандидат? – перебила его госпожа Сеземан.
Ошеломлённый господин смотрел на даму в безмолвном удивлении.
– Но ведь это действительно самое настоящее чудо, – выговорил он наконец. – Не только то, что маленькая девочка после всех моих основательных объяснений и чрезвычайных усилий не выучила азбуку, но также и то – и в особенности то, – что теперь она в кратчайшее время, после того как я уже твёрдо решил оставить попытки достигнуть недостижимое и без всяких дальнейших объяснений лишь держать перед глазами девочки, так сказать, голые буквы, она вдруг, так сказать, буквально с вечера на утро овладевает чтением и сразу читает слова с такой точностью, какую мне редко приходилось встречать у начинающих. Почти таким же чудом мне видится тот факт, что сударыня сразу догадалась об этой маловероятной возможности.
– Много удивительных вещей происходит в человеческой жизни, – подтвердила госпожа Сеземан и довольно улыбнулась. – Бывает,
