бандитствующего полковника оказался на удивление осмысленным и цепким. Похоже, что не я один умею симулировать страх и беспомощность.
— Чего это? — недоверчиво пробормотал, заподозривший очередной подвох с моей стороны, Аркадий Семенович, — Зачем? Не хочу я умирать! Отпусти меня, а, Корнеев?!
— Не отпущу. И ты это знаешь. Про таких, как ты я уже давным-давно всё понял, так что ты свои слова на меня попусту не трать! — я уже устал сидеть на кортах, — Ты лучше реши для себя, как умереть хочешь? С блаженной улыбкой или очень больно?
Полкан надолго задумался, а я, встав, вернулся к обувной коробке. Искать себе спасение от головной боли, которую он же мне, паскуда, и обеспечил. Как же всё-таки плохо, что на юрфаке не преподают клиническую фармакологию! Наверняка ведь, что-то из того, что я сейчас перебираю, могло бы мне помочь. Но ничего, кроме цитрамона, мной, к глубочайшему сожалению, не могло опознаться, как избавление от тиранящего голову страдания. А цитрамон я всё никак не находил и не находил.
— Чего ты хочешь? — послышалось за спиной, — Что тебе надо?
Пришлось опять прервать поиски и вернуться к роковому посланцу из Центрального аппарата МВД СССР. Боль была по-прежнему плохо переносимой и изматывающей. Но консенсус со злодеем-полковником на предмет его ухода, был для меня слишком важен. Только поэтому я прекратил раскопки и поплелся к своему дамнификанту.
— Совсем немного от тебя потребуется. Черканёшь пару строчек и всё. Умрешь с улыбкой на устах! — опять пообещал я легкой смерти защитнику граждан страны советов. — А, если не договоримся, то все твои заклятия, которыми ты мне грозился, на себе же испытаешь. Ты даже в этом не сомневайся, Мелентьев. С простреленными коленками, сука, подохнешь! И ты же сам понимаешь, что всё равно, то, что мне надо, ты всё равно напишешь! Просто твою писульку не при тебе найдут, а получат по почте. Ты поверь, простреленные суставы, это очень больно! Я бы и сам все подписал, если, не дай бог такое! — передернувшись, вспомнил я виденное в южных командировках.
Голова за эту внеплановую рефлексию сразу же отомстила дополнительным всплеском боли.
В слезящихся, но отражающих внутреннее состояние души, глазах коллеги я увидел, что его сомнения в моих обещаниях не так уж и велики. Значит, верит мне старший товарищ. Что ж, это хорошо. Удовольствия грязная работа мне и раньше не приносила. Я вообще не помню, чтобы она приносила кому-то удовольствие. Даже, когда за своих умученных товарищей, вояки из разведроты ответно и заживо пластали на фрагменты воинов ислама, радости на лицах разведчиков я не замечал. Удовлетворение от возвращения долгов, далеко не всегда сопровождается радостью. А тягостная необходимость, как в моем случае, тем более.
— Может, всё же отпустишь? — по опалённым распухшим щекам недруга начали скатываться слезы. С левой щеки они сразу капали на пол, а справа сначала накапливались у переносицы. — Всем, что есть… Матерью клянусь! Уеду и забуду про тебя! Отпусти! — полкан, кажется, по-настоящему утратил прежнюю духовитость.
Был бы я и впрямь двадцатилетним юнцом, я бы, может, и повелся на эти слезы. Теперь же, вполне допуская, что он в данный момент сам искренне верит в свои слова, я не пустил сострадание в душу. Потому что знал цену такому приступу глупого милосердия. Как только отлежится товарищ Мелентьев и едва он залижет свои раны, так снова придет по мою голову. И заодно за наследством от своего подельника. Которое он считает по праву своим. И даже, отдай я ему сейчас вожделенный сосуд со всем его содержимым, он всё равно придёт. Такой зверь не сможет не прийти. Не простит он мне этих вот своих ощущений. Никогда не простит
— Будешь писать? — вопросом на мольбу своего несостоявшегося убийцы холодно отреагировал я, — Нет у меня времени с тобой лясы точить. И выбора у меня тоже нет. У тебя он есть, а у меня нет. Будешь писать, тварь?
Мелентьев замолчал, а слезы у него потекли сильнее. Я понял, что возиться с ним мне уже не придется. Обшарив его карманы и не найдя искомого, пошел за ручкой и еще за бумагой. Которые потом останутся при нём. Выбрал из стакана на рабочем столе Паны карандаш и взял большой блокнот в клетку. Авторучки все были дорогие и слишком заметные. Не дай бог, вдруг спалиться на такой ерунде!
Уже не задавая вопросов, отстегнул пленнику правую руку, зацепив освободившийся браслет за вязку на ногах. Пристроив полковника поудобнее спиной к стене, протер полой своей рубашки карандаш, сунул его ему в пальцы. В отличие от злобного Мелентьева, ему я руки сковал поверх рукавов. И не гуманизма ради, а, чтобы не оставлять отметин и следов металлизации на запястьях. Поэтому его руки своей чувствительности не утратили и карандаш из его пальцев не выпал. Блокнот я раскрыл на средине.
Часто моргая, Аркадий смотрел на меня. Наверное, надеялся на то, что юношеское сердце от его проникновенного взгляда дрогнет. Нет, дружище, сердце, оно, да, юношеское. Только вот разум, на твою беду, у меня сейчас мужика, гораздо старше тебя. Старше, мудрее и к тому же без вредной в данный момент сентиментальности.
— Пиши, — так и не оправдав надежд приговорённого, начал я диктовать: «Запутался и устал, точка. Дальше с большой буквы, — Не хочу дальше жить преступником и опять точка», — И распишись. Имей в виду, твой почерк и подпись я на протоколе допроса видел! — предупредил на всякий случай я Мелентьева.
Скуля и подрагивая телом, потерявший контроль над своими чувствами полкан, с диктантом, тем не менее, справился. Буквы и сама строчка получились не ровными, но достоверными. Вполне соответствующими тексту.
Опять пристегнув на всякий случай, пованивающему палёным, невольнику правую руку, я пошел на кухню. Наполнил из-под крана водой стакан и вернулся. Снова отцепив Аркадию руку, я вложил в нее протертый пузырёк с нембуталом.
— Глотай, Мелентьев! Мучиться ты не будешь, просто уснешь, — ровным голосом, без выражения выдавил я, — Так тебя хоть похоронят по-людски и не придется гнить в лесу на радость лисам. Глотай!
Аркадий медленно запрокинул голову и не переставая подвывать, высыпал в рот содержимое склянки. Рука его бессильно разжалась и пузырек, глухо ударившись, покатился по паркету. Я молча протянул ему стакан.
— Запей, полковник. И рот потом открой. Ты ведь хорошо знаешь, как это на приемке
