Бороды, где я сидела на пустой летней эстраде. Я помню всё: на мне были джинсы и зеленая футболка, которая, как ты однажды сказал, тебе нравится и которую сейчас ты, наверное, не сможешь отличить от других футболок, на ногах у меня были черные китайские туфли, которые мне велики, а на поясе повязан свитер – я сняла его, потому что вспотела, пока шла с остановки. Я сидела там, где 4 июля[2] играют марши, там, где известные в прошлом фолк-певцы бесплатно исполняют песни о несправедливости. Но тогда был несезон, и я сидела на холодном сером бетоне, усыпанном листьями, и мимо меня время от времени лихорадочно пробегали торопливые белки. Раскинув ноги буквой V, я ела фисташки, которые твоя сестра посыпала пряностями и сложила в эту изящную коробочку специально для тебя. Эти воспоминания никогда не поблекнут. У меня в голове осталось не совсем то, что было на самом деле, потому что в тот день мы были вдвоем, но теперь на этой картинке я не вижу тебя. В моем неизгладимом впечатлении я в одиночестве ем фисташки и раскладываю скорлупки идеальными дугами – они становятся все меньше и меньше и напоминают вложенные друг в друга круглые скобки. На самом же деле я была не одна: ты проверял, подведено ли к эстраде электричество.
– Нашел! – радостно крикнул ты из-за кучи брезента. – Здесь полно розеток.
– Они работают?
– Хочешь, чтобы я сунул в них палец? Я уверен, что работают. Зачем кому-то их отключать? Для гирлянд и музыки нам хватит. Думаю, старый кассетник Джоан нам подойдет: он уродский, но дает громкий звук.
– А где мы возьмем гирлянду?
– У нас есть рождественская, но ее не так-то просто достать. Может, у тебя на чердаке не такой завал, как у нас?
Я немного помолчала.
– А, точно.
– Да.
– Вы не празднуете Рождество.
– Мы не празднуем Рождество, – повторила я.
– А свечи для Хануки у вас есть? – спросил ты, подскочив ко мне. – На Хануку ведь зажигают свечи? Ее еще называют праздником свечей, да?
– Откуда ты все это знаешь?
– Читал про евреев. Хотел немного больше о них узнать.
– Ну не ври.
– Про Хануку мне рассказала Аннетт, – сознался ты и с хмурым видом раскрыл фисташку. – Но она-то точно об этом где-то прочла.
– У нас нет свечей. Я помогу тебе достать гирлянду с чердака. Она же не слишком рождественская?
– На ней есть немного белых лампочек.
– Отлично, – сказала я и еще сильнее раскинула ноги. Ты с довольным видом стоял, глядя на меня, и жевал орехи.
– Точно?
– Да, – ответила я.
– А ты еще смеялась.
– Я не смеялась.
– Но ты даже не думала об этом месте, – с этими словами ты, спортивный красавец, сделал несколько шагов по сцене.
Лучшего места, чем сад Синей Бороды, нельзя было придумать: живописно разрушающийся парк напоминал фильмы «Поцелуи у служебного входа» и «Вступают трубы». Перед эстрадой стояли стулья для зрителей. На площадку для танцев мы могли поставить угощение. А прекрасные статуи, окружившие сцену и зрительские места, безмолвно и верно будут охранять нас, казалось мне. Войны и политики, композиторы и ирландцы, со злобным видом сидящие на конях или гордо вскинувшие жезлы. Черепаха, несущая мир на панцире. Были там и современные композиции: поставленные друг на друга три черных треугольника по ночам, наверное, отбрасывали зловещие тени. Индейский вождь, медсестры времен Гражданской войны. Мужчина, который что-то там – табличка под статуей слишком густо заросла плющом – открыл: в руках у него была пробирка, в которую нагадили птицы, а под мышкой – блокнот. Две девушки в хитонах, олицетворяющие Искусства и Природу, – их нам подарил наш город-побратим из Норвегии. Даже если бы мы никого не позвали, на нашем празднике все равно собралась бы очаровательная компания: командор, балерина, дракон, поставленный в честь 1916 года, который был годом Дракона. Я бывала в этом саду в детстве, когда мы с семьей пару раз приходили сюда на пикник, но папа всегда говорил – это произвело на меня неизгладимое впечатление, – что здесь слишком шумно. Но как только гам смолкал, сад сразу превращался в идеальное место для восемьдесят девятого дня рождения Лотти Карсон.
– А полиция не приезжает сюда по вечерам? – поинтересовалась я.
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Мы с Эми раньше часто здесь гуляли. Она жила всего через пару домов отсюда. С ее крыльца видно львов.
– С Эми?
– С Эми Саймон. Дело было год назад. А потом ее отца перевели в другую контору, и она переехала. Отец у нее, надо сказать, тот еще говнюк: строгий и недоверчивый. Поэтому сюда мы приходили тайком.
– Значит, я не первая девушка, раздевшаяся перед тобой в парке? – с улыбкой спросила я, вспомнив то, что случилось под ивой. Я стала скидывать скорлупки в коробочку.
Ты на секунду поднял взгляд к эстрадной раковине. «Отличный вариант на случай дождя», – убеждал ты меня. Ты продумал все до мелочей, ты был готов устроить вечеринку в одиночку.
– Вообще-то ты первая, – сказал ты. – Единственная. Других я только пытался раздеть в парке.
Усмехнувшись, я бросила в коробочку еще несколько скорлупок.
– Думаю, не стоит осуждать тебя за попытки.
– Ты не то что другие девушки, – сказал ты. – Они все только злились, если я упоминал, что встречался с кем-то еще.
– Я особенная, знаю, – сказала я. Эти разговоры начинали меня утомлять.
– Я не об этом, – ответил ты. – Я о том, что люблю тебя.
Каждый раз, когда ты признавался мне в любви, ты говорил это искренне. Это совсем не походило на голливудские сиквелы, в которые режиссер зовет тех же актеров, что и в первую часть, и надеется, что из этого что-нибудь выйдет. Это было похоже на ремейки, снятые другим режиссером и другими актерами, которые пытаются создать нечто новое, начиная с рабочего названия фильма.
– Я тоже тебя люблю.
– Поверить не могу, что ты хочешь именно этого.
– О чем ты?
– О вечеринке. Я всего лишь нашел парк, просто показал его тебе, а ты ведешь себя так, будто я сделал что-то важное.
– Так и есть.
– Просто мы с друзьями обычно покупаем своим девушкам всякую лабуду.
– Ага, знаю-знаю.
– Покупаем плюшевых медведей, сладости, даже журналы. Не говори, что это глупо, потому что мы в курсе, но все равно продолжаем в том же духе. А что твои друзья делают для девушек? Стихи сочиняют, да? Я не смогу написать тебе стих.
Джо и вправду писал мне стихи. Как-то раз у него даже получился сонет. Его я положила в конверт и вернула Джо.
– Я знаю. Это оно, Эд. Это идеальное место.
– И цветы тебе купить я не могу, потому что мы еще не ссорились по-настоящему.
– И я просила тебя никогда не дарить мне цветы.
Помню, как ты, стоя на сцене, с улыбкой закатил глаза. Я, дура, которая не хотела цветов, улыбнулась тебе в ответ. А ведь все закончилось в чертовом цветочном магазине – вот почему дно коробки усыпано сухими лепестками роз, словно придорожная могилка у шоссе, на котором случилась авария.
– Нам не пора?
Мы с тобой прогуливали уроки, но мне нужно было написать контрольную.
– У нас еще есть немного времени.
– Боже, – сказал ты, – чем же мы с моей девушкой можем заняться в парке…
– Нет, – ответила я. – Во-первых, слишком холодно.
Наклонившись, ты поцеловал меня по-французски.
– А во-вторых?
– Честно говоря, других причин я не вижу.
У тебя дернулись руки.
– Не так уж сегодня и холодно, – сказал ты. – И нам необязательно снимать всё.
– Эд…
– Я к тому, что у нас и так мало времени.
Я скинула твои руки с плеч и положила последние скорлупки в коробочку.
– У меня контрольная, – напомнила я.
– Ладно, ладно.
– Но спасибо, что привел меня сюда. Ты был прав.
– Я же говорил, что это идеальное место.
– Так что к вечеринке мы приготовим еду…
– И напитки. Тревор сказал, что поможет нам. Но мы не можем обойтись одним шампанским, это слишком по-… Мне нельзя произносить это слово.
– Хорошо. И Тревор будет нормально вести себя на вечеринке?
– Да, – ответил ты, – обещаю. Хотя нет, это уже слишком.
– Ладно, тогда с едой, напитками, музыкой и гирляндой порядок. Со всем, кроме приглашений и списка гостей.
– Со всем, кроме, – сказал ты с чуть заметной усмешкой. Я швырнула в тебя скорлупку, и ты встал, чтобы ее поднять. Тогда я не поняла, зачем ты это сделал. Незачем было хранить эти неприметные пустышки, в которых даже сейчас я не вижу ничего особенного. Но теперь всё в прошлом. В прошлом «Я о том, что люблю тебя», в прошлом твои танцы на сцене и все, что идеально подходило для вечеринки. Даже сама вечеринка, если бы мы ее все-таки устроили, осталась бы в прошлом: Джоан забрала бы свои диски, гирлянда снова оказалась бы у вас на чердаке, еда бы переварилась,
