помнится, сказал фотограф, и в это хотелось верить.
Александр Леонидович, разумеется, ни в коей мере не являлся охочим до славы графоманом, которому не жаль отвалить за тираж любую сумму, лишь бы увидеть напечатанным на глянцевой обложке свое никому не известное имя. С изнывающими от безделья и по той же причине пачками подающимися в литераторы рублевскими женами у него тоже не было ничего общего, кроме места жительства, да и книгу, если уж быть до конца честным, написал не он – вернее, не он один. Она стала плодом коллективного творчества; по ходу ее написания Вронский сменил четырех наемных авторов, и всех четверых загнал до полусмерти, как лошадей, придираясь едва ли не к каждой букве и заставляя по двадцать раз переделывать чем-то не понравившийся абзац до тех пор, пока тот не начинал его полностью устраивать. Он не видел в этом ничего странного: тот, кто платит приличные деньги за работу, вправе требовать качественного ее выполнения.
Книга, как явствовало из названия, была автобиографической. Все описанные в ней события и факты целиком и полностью соответствовали действительности; книга не содержала ни слова лжи, она просто о многом умалчивала. В ней было полным-полно занятных историй – иногда смешных, иногда грустных, порой просто жутких и неизменно поучительных, – в действительности происходивших с Александром Леонидовичем и его знакомыми в лихие времена становления российского капитализма и накопления начальных капиталов. Она читалась как увлекательнейший детектив и приподнимала завесу над множеством тайн, беспощадно выставляя в истинном свете деятелей политики и бизнеса, которые к настоящему времени либо уже умерли, либо мотали исторически значимые тюремные сроки, либо были выведены за скобки каким-то иным путем – разорились, сели на иглу, бежали за границу – словом, утратили и влияние, и перспективу.
О прочих, ныне здравствующих и ничего, кроме молодости, не утративших, книга повествовала сдержанно, без восторженных воплей и, упаси бог, лизания чьих-то седалищ, но в целом так, что читателю становилось понятно: все это люди умные, дальновидные, в высшей степени порядочные, а главное, радеющие не только и не столько о собственной мошне, сколько о благе России и ее многострадального народа. Их тайн Александр Леонидович в своей «исповеди» не касался: он еще не настолько выжил из ума, чтобы публиковать подобные откровения под своей фамилией.
Сдержанные, а потому выглядящие по-настоящему искренними похвалы Александра Леонидовича распространялись не только на людей, которые были ему полезны в настоящий момент или могли пригодиться в дальнейшем, но и на конкурентов по бизнесу и политической борьбе, и даже на самых ярых, заклятых врагов. Швыряться в соперника калом – работа специализирующихся на черном пиаре журналюг, а достойный человек и вести себя должен достойно, оставаясь в рамках приличий и демонстрируя уважение к оппонентам. Это спокойное признание чужих достоинств и заслуг не только добавит очков самому Александру Леонидовичу, но и придаст дополнительный вес тому, что уже написали и еще напишут о его конкурентах продажные журналисты. Ведь всякому, кто прочтет его книгу, будет ясно: все эти газетные сплетни выдумывает и распускает не он, он на такое просто не способен. А раз единственный человек, которому выгодна эта грязная шумиха, к ней непричастен, поневоле задумаешься: а уж не правду ли пишут газеты? Дыма без огня не бывает, ведь верно?
– Снесла курочка яичко, – с подначкой провозгласил, входя в комнату, Марк Анатольевич Фарино. – И никак не опомнится от радости. Еще бы! Яичко-то не простое, а золотое! Сто тысяч долларов за тираж! Впрочем, все равно поздравляю.
– Твоими молитвами, – заметил Вронский, опуская книгу на колени.
Это тоже была чистая правда: идею написания данного опуса ему подбросил Марк, и он же взял на себя основную массу хлопот, связанных с вербовкой литературных негров (вернее, с их сортировкой, поскольку от желающих подзаработать щелкоперов буквально не было отбоя) и налаживанием плодотворных контактов с издателями. Вообще, Марк Фарино с некоторых пор стал для Александра Леонидовича практически незаменимым и не уставал это доказывать.
Адвокат приблизился, по обыкновению вытирая мятым носовым платком вечно потеющие, как у сексуально озабоченного подростка, ладони, взял со стола еще один экземпляр книги и, повалившись в свободное кресло, принялся с нескрываемым удовольствием вертеть томик в руках – оглядывать, оглаживать, ворошить страницы и даже нюхать. Потом перевернул и, восхищенно цокая языком, воззрился на фотографию.
– Хорош! – воскликнул он. – Красавец! Мыслитель! Платон и Сократ в одном флаконе! Нет, правда, отличная фотография. Хотя к подзаголовку «Исповедь олигарха» гораздо лучше подошла бы другая. Такая, знаешь, жанровая, что-нибудь из серии «Олигарх и дети»…
– Полегче на поворотах, – сдержанно окоротил его Вронский, отлично понявший намек. – Чья бы корова мычала!
– Так ведь я что? В смысле – кто? – продолжал откровенно дурачиться Фарино. – Я личность маленькая, незаметная, на лавры Толстого и Хемингуэя не посягаю. Мой удел – тяжкий, неблагодарный, черновой труд, который потомки не сумеют оценить по достоинству просто потому, что никогда о нем не узнают…
– Эк куда хватил – потомки! – фыркнул Александр Леонидович. – Ты моли бога, чтобы о твоих трудах современники не узнали!
– Денно и нощно, – с серьезной миной заверил его Марк Анатольевич. – Кстати, о моих трудах. Кажется, мне удалось окончательно уладить ту маленькую проблему. Родители передумали подавать заявление, девочка вполне довольна подарками, канал утечки информации перекрыт, а та газетенка уже напечатала опровержение с подобающими случаю извинениями за неумышленную клевету. Итого – шестьдесят тысяч.
– Ого, – не сумел промолчать Вронский.
– А что – «ого»? – немедленно принял боевую стойку адвокат. Он сел ровнее, небрежно швырнул обратно на стол книгу и, выставив перед собой руку, начал загибать толстые, как сосиски, унизанные крупными перстнями пальцы. – Двадцать тысяч родителям, чтоб не ходили в милицию, так?
– Допустим.
– Не допустим, а так. Подарки соплячке – компьютер, телефон, всякие конфетки-шоколадки и прочие плюшевые радости – три с половиной…
– Не дороговато?
– Свобода дороже, не говоря уже о репутации. Десятка главному редактору за опровержение, пятерка журналисту, чтоб не вздумал копать глубже и вообще помалкивал в тряпочку…
– Ну, допустим, – морщась, повторил Вронский. – А остальное?
– А мои хлопоты?! – выдал вполне предсказуемый ответ Марк Анатольевич. – Или я… как это… пролетаю мимо кассы?
– Хотел бы я хоть раз в жизни увидеть это дивное зрелище: ты, пролетающий мимо кассы, – усмехнулся Вронский. – Мимо чего угодно, только не мимо нее. Тебя к ней вечно притягивает, как
