'Я рада', внезапно вмешалась Маргарет. Серые глаза, схожие с глазами матери горели вызовом, блестящие от слез.
'Я не виню Неда... вовсе не виню!' Он имел право, матушка. Имел право!
'Тебе нет нужды защищать брата передо мной, дитя', в конце концов, отреагировала Сесиль. Отреагировала с усилием. 'Я была поражена, признаю. Но мне не следовало удивляться. Наоборот, стоило ожидать подобного развития событий'.
Герцогиня смотрела поверх их голов на огонь. 'Ты знаешь', произнесла она, и голос был чуть громче шепота, низкий и подрагивающий, но, несмотря на это, очень отчетливый 'он сильно любил своего брата'.
Когда повсюду в Лондоне разошлась молва об Эдварде Йорке, находящемся на расстоянии менее чем 50 миль и спешащим на выручку осажденному городу, жители отвергли свой испугавшийся Совет, вышли на улицы - поднимать бунт, сожгли телеги с провизией, загруженной для отправки в королевский лагерь в Барнете, что всего на 10 миль севернее столицы. Уже стало известно все то, что сотворили войска Маргариты в городке Сент Олбанса, сразу же как разгромили Уорвика. Это вынудило господина мэра Лондона сдаться перед упрямым неповиновением народа, отправив сообщение королеве, - городские ворота для нее будут закрыты.
К этому моменту даже Маргарита встревожилась из-за крайностей, в которые впадало ее войско, большинство из которого казалось расположенным скорее к мародерству, чем к столкновению с приближающейся йоркской армией. После совещания со своими военачальниками она решила отступить на север. У королевы не было возможности узнать, как долго Лондон способен выдерживать осадное положение, и Эдвард Йорк неожиданно стал военной силой, с которой следует считаться. Его армия, как говорили, с каждым днем разрасталась, а молва о победе при Мортимер Кроссе неслась уже с каждого языка. Маргарита совершила выбор в пользу стратегического отступления в Йоркшир, чтобы отпраздновать два месяца со дня триумфа, произвести перегруппировку и вновь утвердить дисциплину в войске, дважды превышающим в числе то, которым руководил Эдвард.
В то время, когда силы Маргариты отходили, опять подвергнув грабежу те несчастные города и села, что стояли вдоль дороги на север, получивший передышку Лондон почти одичал от радости и облегчения. Люди снова вышли на улицы, на этот раз, чтобы вознести пламенные благодарности Господу и Йорку, обнять чужаков, словно неожиданных друзей, разлить винные реки по водосточным желобам и наводнить таверны с церквями.
В четверг, 26 февраля, городские ворота широко распахнулись, чтобы позволить армии под предводительством Ричарда Невилла, графа Уорвика, и Эдуарда Плантагенета, герцога Йоркского и графа Марча вместе с их людьми въехать в настолько радушную столицу, какой ее не могли вспомнить сами лондонцы, там живущие.
Сесиль Невилл стояла с дочерью Маргарет и семьей графа Уорвика у северных врат собора Святого Павла, окруженная приближенными, одетыми в голубые и темно-красные цвета Йорков. Церковный двор был так наводнен людьми, что герцогиня чувствовала, - она наблюдает за нескончаемым морем человеческих лиц. Эта картина заставила ее почувствовать легкое головокружение; еще никогда Сесиль не приходилось видеть столь большое количество народа, собравшегося в одном месте. Было удивительно, что среди толкающихся и пробивающихся вперед никто еще не оказался растоптан ногами. Везде царила Белая Роза Йорков, украшая головные уборы и струящиеся локоны маленьких девочек, будучи приколота к плащам и камзолам, словно каждая пара рук в Лондоне устремилась мастерить бумажные цветы, бросая вызов снежной пороше, все еще прилипающей к земле. Многие, как было видно Сесиль, щеголяли символами пылающего солнца, отмечая победу ее сына под тремя солнечными дисками при Мортимер-Кроссе.
Племянник Сесиль, Джордж Невилл, епископ Эксетерский, обернулся к ней, улыбаясь; герцогиня видела, как шевелятся его губы, но не могла расслышать слов. Казалось, что звонил каждый церковный колокол в Лондоне. Заметив дым, кольцами вздымающийся к небу в дюжине разных направлений, и зная, что торжествующие горожане разводят костры на улицах, словно в июньский праздничный день Иоанна Крестителя, Сесиль выдохнула короткую молитву, чтобы Господь милостиво защитил Лондон от огня в этот полдень. Не находилось возможности для того, чтобы колокола, предупреждающие о пожаре, могли быть услышаны или хотя бы, обратили на себя внимание.
Степень шума возрастала; герцогиня и помыслить не смела, что это возможно. Уже различались выкрики: 'Йорк' и 'Уорвик'. Но, перекрывая все остальное, единственное имя, снова и снова хриплым напевом создавало взволнованный трепет, поднимающийся вверх по позвоночнику Сесиль. 'Эдвард! Эдвард!' И так пока весь город не отзывался именем ее сына.
Сесиль сглотнула и увидела, что дочь трет тыльную сторону ее ладони о свою щеку. Герцогиня машинально высвободилась, сжала руку девушки, и Маргарет обратила сияющее лицо к матери, прижалась, чтобы выкрикнуть ей на ухо: 'Они сейчас проехали через Новые Ворота! Скоро, матушка, скоро!'
Невероятно, но шум толпы становился все громче и гуще. Приветственная волна разразилась на церковном дворе, вихрем сметаясь с улицы в реве, столь оглушительном, что Сесиль понимала, это означает лишь одно, - Эдвард и Уорвик достигли ступеней собора. Закрутился внезапный водоворот движения вдоль двора; люди нехотя пропускали других, возвращаясь в направлении Креста святого Павла. Медленно освободилась дорога, очистившись перед Малыми Вратами, входом в Чипсайд; всадники через них уже проехали. Солдаты смеялись и подтрунивали над толпой, расходящейся так неохотно перед ними. Их лица покраснели от бурных приветствий, гривы норовистых коней, неурочно украсились яркими лентами для волос, полученными в награду от хихикающих девиц. Люди подтягивались, чтобы разделить глотки из фляг с элем, сделать необычные предложения стола и жилья, как если бы приветствовали кровных родственников, возвратившихся с войны. Именно сейчас, к огромному удовольствию толпы, один юный солдат азартно наклонился из седла, потребовав поцелуй у девушки с йоркистскими белыми розами, обрамляющими шапку ее сияющих светлых волос.
Сесиль не могла поверить происходящему, она никогда не видела ничего подобного, никогда. Герцогиня смотрела вокруг с недоверием, когда раздался крик Маргарет, пылко жестикулирующей, и перед ней появился граф Уорвик.
Он тут же был захвачен благожелателями. Уорвик пытался проехать на своем скакуне сквозь толкотню, смеясь, отмахиваясь от рук, тянущихся к нему, сохраняя строгость под внезапными порывами платков,
