У выхода я остановился и сощурился на свет. Вспомнил, что в верхнем ящике стола лежит фотопленка, которую я так и не решился выбросить. Ирен так хорошо на ней получилась. На тех автоматических снимках, сделанных на вокзале в Лиссабоне, она получалась по-разному: на первом была серьезной, на втором улыбалась, на последнем — гримасничала.
Развернувшись, я снова поднялся по лестнице. Открыл дверь. Открыл ящик. Фотопленки не было. Франк нашел то, за чем приходил.
~~~
Шумел только пылесос в коридоре. Слабый свист стих одновременно с жужжанием компьютера. В комнате пахло потом и пылью. Я слушал шум машин за окном и думал, что в каждой из них могла ехать Ирен. Сейчас она остановится у церкви и пойдет по площади. Через пару минут я услышу ее шаги на лестнице и в коридоре. Она постучится и войдет.
Не знаю, сколько я просидел. Потом встал и пошел в бар «Лотефосс». Народу было мало. Возле барной стойки сидела Блондинка. У нее были слишком короткая юбка и слишком громкий смех. Я хотел уже отвернуться, но вместо этого заказал двойной виски.
— Решил просадить все свои сбережения? — спросила Блондинка.
Я ответил, что уж виски-то могу себе позволить. Мы чокнулись бокалами.
Она пила, не спуская с меня глаз.
— Ты и я, Роберт. Почему это никогда не превратится в «мы», как по-твоему?
Я пожал плечами.
— Я тут вот о чем подумала, — сказала она. — Ты знаешь меня слишком хорошо. А когда хорошо узнаешь человека, он перестает нравиться. Узнаешь кого-нибудь хорошенько — тут же теряешь интерес. Знай ты меня похуже, мы бы сейчас сидели у тебя дома.
— Не думал, что ты философ, — сказал я.
— Я тоже не думала, — рассмеялась она.
Да, мы могли бы сейчас сидеть у меня дома. Я был к этому готов. Раз я мог сидеть и напиваться с ней в баре, значит, мог бы и сидеть с ней дома.
— Все в Одде всех знают, — продолжала Блондинка. — А когда все друг друга знают, хорошего ждать не приходится.
— Давай притворимся, — предложил я. — Ты не знаешь меня, а я — тебя. Просто двое незнакомцев.
— Я с незнакомцами не разговариваю.
— Я не такой уж и страшный при ближайшем знакомстве… — сказал я.
— Хорошо. Ну, кто ты?
— Человек-невидимка.
— Вот как? Невидимка?
— Не видно ни прошлого, ни будущего.
— А как я смогу такого невидимку проверить?
— Старым способом.
Зазвонил мобильник. Мужчина с ТВ-2 напоминал о встрече в семь. Я ответил, что как раз туда и собираюсь. И заказал еще виски. Бармен подтолкнул бокал ко мне вдоль стойки.
Снова звонок. Я не стал отвечать.
— Проблемы в раю? — спросила Блондинка.
Я почувствовал, как алкоголь разливается по телу. Надо было встать и уйти. А я сидел. Мобильник не унимался. Я отключил звук. Блондинка сказала, что все пройдет.
— Всегда проходит. — Она погладила меня по щеке.
Спросила, знаю ли я, что такое счастье. Я ответил, что нет. Никто не знает, сказала она. Объяснить, что такое счастье, невозможно. Вот несчастье — другое дело. Что такое несчастье, знают все.
— И что же это? — спросил я.
— Сидеть в этом баре, — сказала она. — И осознавать, что у тебя нет того, чего ты хочешь больше всего в мире.
Часы у бармена за спиной показывали четверть восьмого. Мобильник лежал на стойке, время от времени мерцая зеленоватым табло. Мне показалось, что я сижу в аэропорту и слышу голос из громкоговорителей. Пора на самолет. Пора на регистрацию, а я сижу. Я просто хочу сидеть до тех пор, пока самолет не взлетит.
Зашел один из местных алкоголиков.
— Какая частота, Кеннет?![13]— заорал он.
Он спросил, знаю ли я, что будет, если из Норвегии выдворить всех беженцев. Бармен попросил его заткнуться. Пьяница наклонился вперед:
— Какая частота, Кеннет?
Я решил ехать домой. Взять пива из холодильника. Включить ящик. Просмотреть все пятьдесят семь каналов. Как будто это самый обычный день. Бармен увеличил звук телевизора. Передача началась прямым включением с нашего бульвара. Ведущий приветствовал телезрителей из Одды. На заднем плане стояла толпа зевак. Ведущий был одет в летний костюм и сиял искусственным загаром. И ухмылялся, словно даже убийство на мог принять всерьез.
— Мне всегда было интересно, парик у него или свои волосы, — сказала Блондинка.
Бармен шикнул на нее.
Под аккомпанемент фортепьяно показывали вид Одды с высоты птичьего полета. Это было удивительное зрелище. Всегда думаешь, что знаешь, как именно выглядит твой родной город, а с высоты он кажется совершенно чужим и незнакомым. Узнаешь только отдельные очертания, остальное — нет. Следующие кадры: река Опо, полиция, журналисты, горящие свечи, процессия на бульваре. Репортер сказал, что Одда всегда была спокойным городком посреди романтического Хардангера. А сейчас все тут пребывают в шоке.
— Что за хрень, — сказал бармен. — Ты в шоке, Блондинка?
Процессию сняли так, что казалось, будто на демонстрацию вышло полгорода. Я подумал, что сейчас мир — это то, что ты видишь по телевизору или читаешь в газетах. Картина мира стала миром. Возьми кусочек мира — и можешь приготовить из него все что угодно.
Спиртное подействовало. Комната начала кружиться. Мир жил своей жизнью. Взлетали самолеты. С вокзала отправлялись поезда. Люди встречались. Люди расставались. Девушка ждала автобуса. Мальчик читал открытку. Машины застревали в пробках. Из реки поднимали обломки автомобиля.
Блондинка вскрикнула.
На экране был мой брат. Ведущий спросил, как люди в Одде отреагировали на убийство:
— Пошатнулось ли чувство уверенности?
— Тупой вопрос, — бросил бармен.
Несмотря на полноту, Франк выглядел подтянутым. Он ничего не ответил. Совсем. В кадре появился председатель Эльвестад. Он сидел и рассказывал, как убийство его потрясло и что он думает о семье и друзьях погибшего. С нашей вчерашней встречи он успел покрасить волосы и сейчас был седым как лунь.
Ведущий продолжал:
— Когда же оддовчане смогут вернуться к прежней спокойной жизни?
— Оддовчане? — крикнул бармен. — Оддинцы, придурок!
— А может, это и не парик, — сказала Блондинка.
Алкаш заметил, что у меня звонит телефон. Сказал, что видит, как тот мигает.
