обращаясь к мадам Шрам и к своей жене.
— Здорово! Нечего говорить… — громко протянул профессор Крукс и рассмеялся.
— Проповедница морали, укусившая плода познания добра и зла… — со своей стороны заметил Шрам.
Корвет и мадам Шрам молчали и, не сводя глаз, смотрели вопросительно на полковника Казбегорова и думали: не выпалит ли он еще какой-либо штуки, вроде рассказа про какой-либо другой, более интересный случай?
— Нет, нет, господа! — поторопилась Людмила Рихардовна убедить профессора Крукса и подполковника Шрама. — Чтобы о женщине судить, нужно знать ее психологию и социально-экономическое положение.
— Ничего не надо знать! Когда женщина не хочет работать, не хочет быть примерной женой, хозяйкой и матерью, тогда-то она и начинает блуждать, искушать и все, что еще уцелело, разлагать; вообще, идти против природы и объявлять ей борьбу, — возразил профессор Крукс почти сердито, махнул рукой и замолчал.
— Вы правы, профессор, — подтвердил его мнение и полковник Казбегоров. — Могу рассказать еще одну историю, за время настоящей войны, с молодыми, образованными, богатыми помещицами, девицами 17 лет от роду, которые, под покровительством одной знатной помещицы, высокообразованной и богатой аристократки, дамы, вышли замуж за крайне левых партийных вождей, ставших через тех же девиц, молодых жен, и ближайшими политическими руководителями и родственниками помещицы; их фамилии: Лысько и Супротин, оба прапорщики действующих армий, и кажется, были депутатами в центральном нелегальном Петроградском совете в Смольном…
Полковник Казбегоров на короткое время замолчал, как бы собираясь припомнить все хорошенько: он вспомнил при этом широкую и разгульную жизнь законной своей бывшей жены Нины Яковлевны, на его же даче «Казбегор» в предгорьях Северного Кавказа, и неблаговидное поведение, там же у нее, ее же родных сестер Луши и Маруси в первые годы войны, а также и тяжелые условия жизни в их же обществе своих детей, и прослезился; незаметно для других он все же поспешил взять себя в руки, вытер глаза и бросил взгляд на Людмилу Рихардовну. Она сидела в другом конце стола, покраснела и, опустив глаза, барабанила по столу пальцами. Почувствовав же на себе взгляд мужа, она быстро подняла глаза и улыбнулась ему какой-то непонятной улыбкой, улыбкой, похожей на извинение в своей вине. Сильно развитое ее чувство к мужу играло ею, как барометр, почему и страдания его она понимала и охраняла мужа-друга как вернейшая его подруга.
— Оставьте, господа, женщин и их общее стремление к власти, — проговорил корвет и глубоко вздохнул.
Подполковник Шрам как-то поперхнулся начатым было возражением, но всем вдруг показалось действительно бесполезным говорить теперь об этом. Настала тишина; и только Людмила Рихардовна поторопилась любезно предложить гостям еще по стакану чаю, переведя разговор на другую тему. Давид Ильич снова разговорился с профессором Круксом, и положение его как интересного и занимательного собеседника было спасено женой.
VII
Конец октября 1917 года принес фронту и всей стране, конечно, другое нововведение: 26 числа (старого стиля) под вечер в штаб корпуса в имении Шпаренгоф явился из Валка на автомобиле штаба 12-й армии какой-то новый незнакомый человек. Было уже темно, и крапал мелкий дождик. Незнакомец был в солдатской шинели, без погон и в серой папахе. Плохо развитая его фигура быстро выскочила из автомобиля и направилась в подъезд дома, буркнув что-то часовому. Скоро вышел ему навстречу дежурный офицер и по настоянию незнакомца провел его в комнату командира корпуса. Только здесь незнакомец назвал себя — «вновь назначенный центральной советской властью корпусный комиссар Скудный». Никаких документов — ни предписаний, ни приказа нет. Все делается устно и по телефону. Дежурный офицер вышел.
С быстротой молнии весть о «Скудном» облетела весь Штаб корпуса: «Великая свободных народов российская страна» уже погребена; явился, мол, представитель чудовищной, еще неслыханной страны и власти «С.С.С.Р.». Но старый Генерального штаба генерал комкор все же принял Скудного, выслушал его доклад и без задней мысли, по доброте своей, пригласил его в общую столовую, чтобы познакомить и с остальными чинами штаба, во время ужина.
В столовой в то время были уже почти что все. Собравшись и недалеко от стола особой группой, стояли Генерального штаба полковник Казбегоров, его жена и переводчик Людмила Рихардовна и тайный советник профессор Крукс и вели между собою на французском языке какой-то особенно интересный и веселый разговор о событиях в стране и в тылу армии. Профессор Крукс до того был страшно возмущен, что от волнений не обратил даже и внимания на вошедшего незнакомца. Ему нестерпимо было тяжело переживать момент нововведений. К тому же и военная среда сослуживцев с дамами, одетыми также в военную форму, куда интереснее и надежнее вновь вводимых в их среду чужих людей с особенными, дикими идеями.
Комиссар Скудный, передвигаясь среди собравшихся в столовой, с достоинством своего положения, медленно подошел к разговаривающим, все время прислушиваясь к их речи; очевидно ничего не понимая, он небрежно подал им руку, тихо, смущенно назвав свою должность, а руку Людмилы Рихардовны как-то немного придержал, бросив при этом на всех страстный, разъяренный, взгляд зверя, чувствовавшего себя всесильным.
— И везет же вот таким животным! De’conseiller espion!.. — сказал профессор Крукс громко, по-французски.
— The butcher![37].. - как бы в ответ протянул полковник Казбегоров так же громко, но по-английски.
Людмила Рихардовна не удержалась, улыбнувшись мужу, она добавила также по-английски:
— Oh, I am not in hurry,[38] — he krasni rehporteur!..
Комиссар Скудный, хотя ничего и не понял, но, вероятно, инстинктивно почувствовал, немного покраснел и поторопился отойти к следующим группам.
Ужинали все за одним общим столом. Полковник Казбегоров, обыкновенно всегда тактичный и выдержанный, на сей раз перебрасывался короткими фразами: то по-английски, то по-французски с корсанитом, профессором Круксом, ядовито направляя разговор по адресу «нового комиссара». Их речь понимала хорошо одна лишь Людмила Рихардовна и отчасти — комкор. И сидя сбоку мужа, она все время молча удерживала его от проявлявшихся изредка резких колкостей; для чего по временам то улыбалась ему, то слегка толкала его под бок; а для приличия коротко заговаривала с соседкой мадам Шрам, которая была в солдатской форме без погон, но в весьма плохом настроении и по временам о чем-то грустила, не отрываясь, конечно, от еды. Сам же герой вечера, Скудный, сидел
