Мне уйти?
— Видимо, да. Там за рекой есть небольшое кладбище, оттуда ведёт тропинка в лес. Тебя не заметят.
— А этот рушшкий, он не шдаст?
— Василий свой, мы вместе прикроем, если что.
— Ты тобрый селовек, Заурбек Кочесоков, — широко улыбнулся Ахметка, и глаза его сузились в два чёрных полумесяца. — Но, как писал фаш поэт, «клянушь четой и нечетой, клянушь мечом и прафой битфой, клянущя утренней свездой, клянушь весернею молитвой», я посёл с фами по швоей воле и не брошу тех, кто делил шо мной хлеб!
— По какой своей воле? Да я тебя за воротник поймал и втащил на коня! — Молодой человек всплеснул руками, понимая, что разговор практически закончен.
— Даже у шайтанов есть швои понятия об чести, — гордо выпятил петушиную грудь маленький рогоносец. — Фам пора! Когда фзойдёт луна, то ф этом ауле будет осень неуютно жифым людям, уж поферьте!
Шепелявость шайтана где-то веселила, где-то здорово раздражала, но Заур принимал это как данность, понимая, на что в данном случае можно не отвлекаться, а на что категорически нельзя закрывать глаза. Поэтому, следуя доброму совету от нечистого, оба студиозуса по-военному козырнули, развернулись на каблуках и быстрым шагом отправились в свою временную крепость.
Старый пластун удостоил их одним скользящим взглядом и вернулся к чистке ружья. Казалось, это вообще его излюбленное занятие, требующее сосредоточенности и внимания, ведь недаром в армии до сих пор бытует поговорка: «Оружие вычищенным не бывает, оружие бывает почищенным».
— Медитируете?
— Сидайте, хлопцы! От вам ещё по сухарю, водицы хлебните, ночь-то у нас долгая-а-а…
Барлога как раз открыл было рот в надежде напомнить, что военным людям положено более сбалансированное питание — шашлык, овощи, фрукты, супы, пироги, десерты какие-нибудь, а не это арестантское меню, но остановился на полпути, сделав вид, будто бы просто зевает.
Походная казачья диета в дозорах или секретах вряд ли могла называться питательной или полезной, с собой в заплечный мешок обычно брали сухари, соль, крупу. Остальное, по мере возможностей, добывалось как получится, где охотой, где рыбалкой, а где и банальной кражей. Любая война лишена морали, как бы ни были строги отцы-командиры, никому не под силу уследить за каждым из сотни. А за каждым из полка, а из дивизии, а из армии?!
Примерно так и рассуждал второкурсник из Калуги, давно мечтающий спереть где-нибудь пару яблок или хотя бы выпить чашечку кофе с сахаром. Но в горах не было ни одного более-менее приличного ресторанчика, а ужин из двух сухарей и ледяной воды реально угнетал желудок. Хотя, конечно, Василий вряд ли мог даже предполагать, какую яркую, насыщенную, культурную шоу-программу с широким столом и богатым угощением мог предоставить Мёртвый аул.
Наступила ночь. Лимонный серп полумесяца осветил засыпающие горы, а голубое, оранжевое и алое многоцветье неба сменилось на густой изумруд, переходящий в ультрамарин. Изумительные звёзды, разбивающиеся каплями чистейшего серебра, сияли над головой, а воздух казался таким холодным и прозрачным, что каждый шаг отзывался тонкой хрустальной нотой. Поэтичная красота кавказской природы завораживала любого. Быть может, именно поэтому более опытный старый казак, прекрасно понимая, чьи шаги могут тут раздаваться, понадёжнее прикрыл дверь, пока молодые люди, раскрыв рты, стояли у узких окон-бойниц, сжимая ружья и невольно шепча бессмертные строки:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит…
Разумеется, Кавказ был прекрасен и до приезда на его просторы скромного поручика Нижегородского полка, но никто ни до, ни после Лермонтова не смог так ярко, честно и самоотверженно воспеть этот мир, эти горы, это небо и это величие. Поэтому музыка зурны, стук бубна, дробь барабанов, разносящиеся над седыми вершинами, и по сей день создают для нас совершенно невероятное, мистическое и даже сакральное впечатление, уводя сознание в абсолютно неведомые надмирные дали…
— Окна держи да ворон не лови, стрелять тока по команде!
— Нам кобзда?! — одновременно дёрнулись два будущих историка, едва не подпрыгивая на месте.
Только сейчас до Васи и Заура дошло, что шаги на улице не случайны, заунывные звуки музыки вполне реальны, откуда-то издалека раздаются странные вскрики, и кое-где в переулках уже загорелись огни. Но самое главное, оба каким-то чудом резко осознали: это вовсе не те абреки, что преследовали их в горах…
— Кто там? — сипло спросил подпоручик.
— Мертв… — пискнул Заур, но тут же поправился, овладев голосом: — Мертвецы. Человек девять-десять, идут по улице.
— Ха! Не боись, мёртвые не кусаются, как говаривал капитан Флинт!
— Не скажи, офицерик, энти ещё как кусаются, — хмыкнув, покачал головой дед Ерошка. — Гляди-от в оба, парни! Ежели выть начнут — беда, стало быть похороны у них. Злые будут, любого прохожего загрызут, кровь-то они лить привычные. А вот коли петь да плясать начнут, слава те Господи, свадьбу гуляют! Значит-от, гостя не тронут, а могут и подарком дорогим одарить не глядя, традиция такая.
— А ещё какие-нибудь полезные праздники есть? — сразу же заинтересовался Василий. — Ну там, Новый год, Рождество, Ханука, Пейсах, День французской революции, день святого Патрика, день получки? А вот вечер пятницы — это вообще интернациональный мужской праздник…
— Не рождается тут никто уж скока лет. В Христа-Бога или Аллаха они тоже не веруют, водки нормальной не пьют, бузу свою из кобыльего молока гонят. Тоже-от вещь крепкая, в башку дюже шибает, а уж похмелье опосля неё, у-у…
— На серьёзных щах? А попробовать можно? Ну, чисто в рамках дегустации, по чуть-чуть…
— Вах, уважаэмый, памалчи, пажалуйста, мамой прошу, сюда ухом давай, а то зарэжу! — умоляюще вскинулся господин Кочесоков. — Слушайте все, они там, помоему, скорее всего, плачут, да?
Вой, раздавшийся за стенами их случайной крепости, был похож на плач примерно так же, как горный ручеёк под Кисловодском на Рейхенбахский водопад. Сквозь бойницы было видно, как на улицу перед их домом быстро стекается народ. Можно было описать их всех двумя словами — мертвецы ходячие. Но всё-таки в хорошей литературе ценят детали и подробности, так что и мы не будем отступать от устоявшихся традиций. Итак…
Мужчины, женщины, старики и дети. Практически истлевшая плоть, лохмотья одежды и пряди волос на желтоватых черепах. Абсолютно пустые глазницы, без единой блуждающей искорки, намекающей на хоть какой-то проблеск разума. Живых покойников было много, человек семьдесят, а то и целая сотня. Вооружены оказались все, включая женщин и детей: кинжалы, шашки, пистолеты, винтовки, ружья, короткие дротики, скрежещущие зубы, длинные отросшие ногти…
И каждый мертвец выл! Запрокинув головы, обнажая шейные
