Отшельником хочу умереть, чтобы никто не видел, где и когда»… Попросил меня почитать стихи. Я начал:
Верю в силу души, в жар большого огня.
Пусть мой путь и суров, и тернист.
Пусть билета партийного нет у меня,
Я в душе — коммунист.
Увидев его удивленное лицо, я прекратил читать. «Вы верите в коммунистические идеалы?» — спросил он (после от него узнал, что он отбывал 15 лет в лагерях). Я ответил: «Воспитан на них». — «Ну, это все наносное и на вас не похоже. А вообще-то каждый вправе жить, как хочет. И также выражать в стихах свои мысли». Я стал читать другое стихотворение:
Я перед сном, ложась в постель, молюсь.
Что нагрешил, все замолить пытаюсь.
Я с каждым днем, как с жизнью, расстаюсь,
А утром будто заново рождаюсь.
На сердце ни тревоги, ни забот.
Гляжу — не нагляжусь на эту землю.
И пенье птиц, и розовый восход,
Как Божий дар, восторженно приемлю.
Только закончил читать, он мне сказал: «Природа, любовь, душа. Вот здесь — это вы! И не отходите от себя!»
Позднее я, с разрешения Дворжецкого, это стихотворение посвятил ему, опубликовав его в многотиражной газете завода имени Орджоникидзе.
Минуту спустя он прочитал монолог из какой-то своей роли. Дальше начал рассказывать, как любит рыбачить. Признался: «Самый лучший отдых для меня — рыбалка. Никакие юга не нужны. Однажды заехал из Кстово в колхоз “Мокринский”. Там есть маленький пруд. Как-то я там вытащил щучку да несколько карасей. В следующий раз приехал, а там объявление: “Рыбу из пруда ловить категорически запрещается”. Я развернулся и уехал! А надо бы зайти к председателю, сказать, мол, я только посижу с удочкой на бережку, для души, а если попадется какая рыбка, я вам ее принесу — кушайте на здоровье сами!» Я сказал Дворжецкому: «Давайте, я напишу этому председателю, что вы артист, каких мало в России. Может, он усовестится и разрешит!»
— «Да ну его, этого председателя». Он подвинул ко мне чашку с чаем. Сказал: «Не хотите вина, давайте еще чайку попьем. Чай высшего сорта». Вздохнул глубоко. Опять вернулся к разговору, что скоро закинет котомку за плечи и уйдет отшельничать. Я ему сказал, что у него богатая впечатлениями жизнь, надо бы обо всем написать! «А у меня есть кой-чего, — ответил он. — По радио передавали».
Чай был слишком горячий. Вацлав Янович принес два блюдечка, и мы стали из них пить. Я посмотрел на Дворжецкого, представил себе его отшельником, и мне стало очень жаль его. Сказал ему: «Вам все равно надо пожить в гуще людей. Вы так бодро выглядите. Вот уж послабее станете, тогда можно будет покинуть родные пенаты». Дворжецкий с усмешкой проговорил: «Когда я ослабну, какой из меня отшельник получится! Тогда я не дойду ни до какого леса, ни до каких гор. Вы моложе меня, у вас есть интерес развлечься с женщинами». Я хотел сменить тему разговора, но Вацлав Янович вновь усмехнулся и рассказал случай: «Недавно мы снимали фильм в Киеве. После съемок я ехал в автобусе и обратил внимание, что на меня одна женщина смотрит и смотрит. Я вышел. И она за мной. Подошла поближе и умоляюще произнесла: “Батюшка, благословите меня, пожалуйста!” Я сразу нашелся — благословил. Ну и пусть. Надо же было сделать ее душе облегчение». Тут же заговорил о судьбе, о Боге, о болезнях. Достал откуда-то книжку и дал мне прочитать цитату. Я без очков не смог рассмотреть буквы. Дворжецкий сказал: «Дайте-ка я сам!» И без очков прочитал: «Человеческое тело — домик Богом данный, его нужно ремонтировать. Бог создал мир, травы лечебные, и пренебрегать этим нельзя. Святая блаженная Матрона Московская». Для восьмидесятилетнего возраста зрение тогда было у него отличное.
Вторая встреча с В.Я. Дворжецким у меня произошла года через два.
Прочитал объявление: «В областной библиотеке для слепых, на улице Варварской, дом 8, состоится встреча известного артиста России В.Я. Дворжецкого со зрителями» — и пошел. Вацлав Янович сидел за столом, недалеко от входной двери. Я заметил во взгляде актера лишь едва уловимую реакцию на мое приветствие.
«Почему он на этот раз холодно отнесся ко мне? Может, обиделся на что?» — этот вопрос я задал вслух своему приятелю, а сидящие рядом молодые девушки ответили: «Он же не видит!» — «Как?» Я встал и быстрым шагом подошел к столу, за которым сидел Дворжецкий.
«Вацлав Янович, вы меня узнаете?» — «Голос вроде бы знакомый. А кто это?» — «Евгений Молостов». — «Евгений Павлович, дорогой мой, присаживайтесь сюда!» Он указал на стул. Я присел. Он обеими руками наощупь взял мою правую руку, крепко пожал ее. Затем потрогал плечи. Тихо с улыбкой проговорил: «Помните, я собирался уйти в леса или в горы? Теперь из меня отшельника не получится. Ослеп я». — «А что говорят врачи?» — «Тут врачи бессильны», — промолвил он в ответ.
Писатель Константин Проймин открыл встречу. Вацлав Янович встал и начал подробно рассказывать про свою жизнь и работу в кино и театре. Смотрел в зал, запросто общаясь с публикой. Ничуть не было заметно, что он не видит. Через час встреча закончилась, и мы тепло распрощались. Девушки с обеих сторон подхватили слепого Вацлава Яновича и потихоньку повели его домой.
1 апреля 1993 года В.Я. Дворжецкого не стало.
Из краткого выступления на встрече памяти Владимира Автономова В Кстовской центральной библиотеке
Владимир Михайлович Автономов — поэт советского времени, бывший коммунист. И потому у него в стихах о родине и о людях видно неравнодушие к людским судьбам. Например, вот в этом стихотворении он говорит:
«На людях, ну а чаще в одиночку,
Как песни полюбившийся мотив,
Я бормочу корниловскую строчку:
“Секретари райкома и актив”.
Я оттого, как запевала в роте,
Ее с таким пристрастием твержу,
Что сам когда-то был на партработе
И это свято в памяти держу.
Да разве можно сердцу позабыть их,
Друзей тех лет, что были как родня.
Что разбираться в людях и событьях
Учили по-партийному меня!
И школили, и поправляли часто,
Отечески порою пожурив.
К моей судьбе они всегда причастны –
Секретари райкома и актив».
Это был, наверное, в Нижегородском крае единственный поэт, который вел трезвый образ жизни. Сам не пил и к другим, особенно к молодым поэтам, относился строго по этому поводу. Я это видел однажды, когда случайно оказался в 1970 году на
