Питхоула, от которого теперь осталось одно воспоминание, и героический создатель первого трубопровода) пожелал построить новый завод, к нему пришёл представитель «Стандард ойл» и предложил хорошее жалованье в обмен на отказ от этих планов: «Подумайте хорошенько: даже если вы начнёте перерабатывать нефть, на чём вы будете её перевозить? Кому продавать? Вы непременно разоритесь». И Ван Сейкель уступил.
Но успокаиваться было рано. Прогнозы Пенсильванского геологического комитета, что добыча нефти достигла пика и теперь может только идти на спад, в очередной раз не сбылись: в 1875 году нефть нашли в Брэдфорде, к северо-востоку от Ойл-крика. Туда немедленно устремились тысячи бурильщиков с горящими глазами, и цены вновь поползли вниз: если в 1876 году за баррель давали четыре доллара, то два года спустя — всего 70 центов. А правительство всё уповало на конкурентную экономику и свободный рынок. При этом президент Улисс Грант благоговел перед богатыми промышленниками и был счастлив вращаться в их обществе; в отелях Вашингтона проживали толстосумы, покупавшие за наличные правительственные контракты, права собственности на землю, банковские лицензии и разрешения на прокладку железных дорог.
В 1876 году в конгрессе представили проект закона «О регулировании торговли и запрете несправедливой дискриминации общественными перевозчиками», который должен был положить конец льготам для привилегированных. Дж. Н. Кэмден, конгрессмен от Западной Виргинии, пунктуально информировал Рокфеллера и Флаглера, как идёт рассмотрение, используя для переписки с ними шифр, принятый в «Стандард ойл». «Ко мне прислушиваются с полдюжины сенаторов, с которыми я собираюсь встретиться. Вряд ли есть хоть малейшая опасность того, что этот законопроект пройдёт через сенат». И действительно, в сенате его провалили.
Острый на язык журналист Марк Твен, прославившийся вышедшей в 1869 году книгой «Простаки за границей», возмущался продажностью американских законодателей. «Есть один конгрессмен — я хочу сказать, сукин сын, — впрочем, зачем же повторяться», — намеренно «обмолвился» он, выступая на одном банкете. Его бесило, что «голос полного невежды стоит столько же, сколько голос человека образованного и предприимчивого; эта попытка уравнять то, что Господь создал неравным, — заблуждение и позор». Очередные президентские выборы утвердили его в нелестном мнении об американской демократии.
Республиканцы выдвинули кандидатом сенатора от Огайо Резерфорда Хейса, которого поддержал Джон Шерман. В вице-президенты наметили члена палаты представителей Уильяма Уилера из штата Нью-Йорк. («Стесняюсь спросить: кто такой Уилер?» — поинтересовался Хейс.) Его соперником от демократов стал Сэмюэл Тилден, губернатор Нью-Йорка. Оба считались честными людьми, стремились к укреплению доллара и собирались провести реформу госслужбы. По традиции того времени сами кандидаты в предвыборной кампании не участвовали, доверив это своим представителям. Проводя предвыборную агитацию, республиканцы напоминали, что демократы с Юга развязали Гражданскую войну; если допустить их к власти, они могут отобрать у чернокожих с таким трудом завоёванные гражданские права. Демократы, в свою очередь, клеймили администрацию Гранта за коррупцию: вам мало? хотите ещё? Голоса распределились практически поровну, но у Тилдена было небольшое преимущество: за демократов выступили почти весь Юг, Нью-Йорк, Индиана, Коннектикут и Нью-Джерси.
Через три дня после голосования, 11 ноября 1876 года, оказалось, что у Тилдена 184 голоса выборщиков, у Хейса — 166. Республиканцы оспорили результаты выборов, обвинив демократов в подтасовках и запугивании чернокожих избирателей во Флориде, Луизиане и Южной Каролине (если бы это подтвердилось, Хейс получил бы дополнительно 19 голосов). Выяснилось, однако, что в этих трёх штатах ловчили и те и другие. Более того, один из трёх выборщиков из штата Орегон был дисквалифицирован, и ещё один голос, поданный за Хейса, перешёл в разряд спорных. В сенате тогда главенствовали республиканцы, в палате представителей — демократы; кому доверить пересчёт голосов? Уже наступил январь, а вопрос о президенте оставался открытым. Грант согласился на создание двухпартийной комиссии, куда вошли бы пять представителей, пять сенаторов и пять судей Верховного суда. В итоге в ней оказалось восемь республиканцев против семи демократов, которые и присудили 20 спорных голосов Хейсу. Демократы пытались сопротивляться, но им пообещали ряд уступок, и 4 марта состоялась инаугурация. Невозможно подсчитать, сколько саквояжей, набитых пачками купюр, перешли за это время из одних рук в другие. Деньги решают всё; руководству «Стандард ойл» стало очевидно, что очень скоро придётся завести новую статью расходов.
Пока же Рокфеллер пытался разнообразить статьи своих личных доходов. А что может быть надёжнее недвижимости? В 1873 году он приобрёл 79 акров земли в Форест-Хилле — на густо заросшем лесом холме, изрезанном глубокими оврагами, всего в четырёх милях от дома на Евклид-авеню. Два года спустя он продал этот участок группе инвесторов, которые построили там санаторий для лечения входившей в моду гомеопатией и целебными водами. Для удобства будущих курортников Рокфеллер и Стивен Харкнесс провели туда небольшую железную дорогу. Однако это предприятие разорилось, и Рокфеллер выкупил землю с домом обратно. К тому же доктора нашли у Лоры признаки общего истощения организма; свежий ветер с озера и прогулки по лесу должны были пойти ей на пользу.
Трёхэтажная усадьба, похожая на пряничный домик, — с ажурными бортиками галерей, портиком, высокой двускатной крышей, — стояла на вершине крутого холма, и из каждого окна открывался чудесный вид на озеро Эри. Она строилась как отель: слева от входа находилась контора, прямо — обеденный зал с небольшими столиками, на втором и третьем этажах вдоль коридора выстроились кубиками одинаковые комнаты, на верандах стояла мебель из бамбука. Там был даже орган! В первое же лето, которое Рокфеллеры провели на даче (1877), они пригласили туда дюжину знакомых, которые и подумать не могли, что едут не в гости, а в «гостевой дом», а потому были потрясены, когда им выставили счёт за пребывание. Детям тоже было непривычно обедать в большом зале, по которому степенно передвигались официанты в чёрных фраках. Что уж говорить про Сетти, которую вовсе не обрадовала роль «хозяйки гостиницы». Ладно, Рокфеллер уволил официантов и стал переделывать отель под жилой дом для своей семьи.
К тридцати восьми годам он был отцом четверых детей и исполнял эту роль так же, как любую другую, — с полной самоотдачей. Семья была для него не менее важна, чем работа, поэтому в Кливленде он установил дома телеграфный аппарат, чтобы проводить с детьми три-четыре вечера в неделю и при этом оперативно получать все важные новости. (Дети спускались из классной комнаты в аппаратную и сидели там тихонечко, заворожённо следя глазами за бумажной лентой, на которой отстукивались буквы.) Он катал малышей на плечах, играл с ними в прятки и в жмурки, делая неожиданные повороты и финты и всегда искренне радуясь, когда выигрывал. За обедом он показывал разные трюки: например, ставил крекер себе на кончик носа, удерживал его в равновесии, а потом вдруг подбрасывал и ловил ртом. Он учил детей плавать, грести, кататься на коньках и на велосипеде. Зимой, выходя на
