когда Боэт женился на ней. Но он знал, что именно из таких получаются стервы. Он хорошо изучил эту породу. И не ошибся. Он не любил ее, он готовил ее для мести, делал шлюхой и с интересом следил за перерождением. И наконец преподнес Ироду Антипе. Тонко подвел. Угодил в точку. После этого минута триумфа стала стремительно приближаться.
Антипа всегда смотрел на брата покровительственно, как умник на идиота. Но на этот раз схватил наживку и медленно погрузил себя в дерьмо.
Итак, Боэта на торжестве не было. Но из Кесарии Филипповой прибыл брат Филипп, тетрарх Итуреи, Бетанеи и Трахонитиды. Среди множества гостей он полусидел в свободной позе на подушках. Рядом с ним пьяно пялился по сторонам тетрарх Авилинеи Лисаний. А на почетном месте возле Ирода Антипы воинственно развалился прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат. На нем было надето военное кожаное облачение, сухо скрипевшее при всяком движении римлянина, короткий меч на боку, будто Понтий Пилат приехал не на празднование, а на битву. Он был неулыбчив и глядел на всех из-под бровей.
Гости настороженно приняли появление Понтия Пилата. Но строили гримасы, похожие на улыбки, и заглядывали в глаза.
Однако Понтий Пилат не принимал их улыбки за чистую монету, он чувствовал, что это напускное, потому сидел с независимым и властным видом, словно был хозяином торжества. Грубый и жестокий солдафон, он за свою жизнь крепко уяснил одно правило: римлянин должен внушать страх, весь облик римлянина обязан говорить о силе и мощи Рима. Посему своим видом Пилат как бы вдалбливал в головы гостям, что они могут его ненавидеть, могут желать смерти, но всегда должны помнить, что за его спиной стоит непобедимый Рим. Стало быть, у них есть только одно право: быть покорными Риму.
Ирод Антипа в подражание римлянам, а отчасти в угоду Понтию Пилату устроил во дворе игрища с боями. Зрелище уступало тем, которые устраивал в свое время Ирод Великий, но впечатляло воинским умением участников. Гладиаторов не было, участники боев бились не до смерти, но показывали свое искусство с отменной ловкостью. Подчас в такой раж входили, что невольно дубасили друг друга мечами до кровавых отметин. Зрителей это особенно возбуждало, веселило до визга и воплей.
В палатах дворца развлекали вспотевшие музыканты, бесконечные пляски не меньше забавляли гостей.
Антипа, облаченный в царские одежды, с золотым венцом на голове, испытывал удовлетворение от празднования, с радостью исторгал громкие возгласы.
Вино лилось рекой.
Во славу тетрарха поднимали золотые кубки, рога и чашки финикийского стекла в золотых оправах. Горланили хвалебные речи.
Ирод Антипа пил, облокотившись на подушки. А сбоку от него на подушках выгибалась игривая красавица Иродиада.
Тетрарх Лисаний, подогнув под себя ноги, потел одутловатым лицом и складками шеи. Вот он выкарабкался из-за стола, приблизился сзади к Ироду Антипе. Покачиваясь от хмельного дурмана, наклонился к его уху, пробубнил похвалу виновнику торжества и отметил, что оно затмило многое прежде виденное им.
Антипа выслушал, задрал голову, полуобернулся и хищно улыбнулся, показывая зубы.
Тетрарх Лисаний топтался на месте, вытирая ладони об одежду.
– Вижу, у тебя еще что-то приготовлено, – он икнул и разгладил ладонью бороду. – Ты любишь удивлять.
– Сегодня для всех будет особенное веселье, – посулил загадочно Антипа и кольнул взглядом начальника стражи, стоявшего у дверей.
Лисаний откачнулся на пружинистых ногах, а начальник стражи кинулся на призыв Ирода Антипы. Матерый был служака, накалился от напряжения, вылезал из кожи, боясь вызвать недовольство царя. Ничто не выпадало из поля его зрения. Всякий, кто приближался к тетрарху, оказывался под перекрестной паутиной взглядов телохранителей, отъявленных головорезов. Они заполонили покои, переодетые в гостей. Вблизи Антипы их было несколько, готовых в любой момент вырвать глотку любому безумцу-злоумышленнику.
Начальник стражи вытянулся перед Антипой, и тетрарх негромко уточнил, все ли у него готово. А у того со вчерашнего дня было готово все.
Иродиада удивленно обратила лицо к тетрарху. Как так, она не знала, о чем шла речь. А ведь она уже умела раскручивать Ирода Антипу с завидной сноровкой. И вот тебе, осечка. Иродиаду раздирало, недоумение пробежало по лицу, появилась нервозность.
Тетрарх загадочно осклабился: для всех был приготовлен подарок. Уверен, удивит гостей.
– Потерпи, – погладил ее руку.
Женщина вытянула вперед губы для поцелуя, надеясь, что он проговорится. Но не повезло. Ирод Антипа обслюнявил ее губы и повторил:
– Потерпи, потерпи, недолго осталось, – и чмокнул в шею.
Среди столов сновали полуголые красавицы, увеселяя гостей. Подносили кубки и чаши, наполняли вином, подставляли лица, плечи и грудь для поцелуев. Гости жадно мусолили их, мурлыча и пыхтя от удовольствия. Бубнили хмельными голосами, оглаживали потными дланями гибкие выи женщин.
Пир продолжался. Гости пьянели на глазах. Хозяин тоже помутнел взглядом.
Лицо Иродиады стало пунцовым от излишнего хмеля. Она вцепилась пальцами в руку тетрарха и дыхнула ему в подбородок, провещав, что ее дочь Саломия приготовила для Ирода Антипы новый танец и желает своей пляской угодить ему. Тетрарх охотно согласился посмотреть танец и, перекрывая осиный гуд гостей, громко объявил об этом. Иродиада сделала кивок музыкантам, и те заиграли новую мелодию.
Перед гостями появилась невысокая девочка и закружилась в танце. У нее уже сложились формы, она была похожа на мать, и все видели, что очень недолго осталось ждать, когда она станет красавицей, созревшей для замужества.
Мать смотрела на дочь с тайной завистью. Она желала бы остановить бег времени, чтобы оставаться вечно красивой. Танец ей нравился, но Иродиада хотела, чтобы танец понравился Антипе.
Тетрарх расплылся на подушках в веселом угаре, в таком состоянии сейчас ему нравилось все. И этот танец тоже пришелся по душе. Но больше ему приглянулось отражение Иродиады, оно сверкало молодостью и обещало скоро быть ярче матери.
Странно, как он не замечал раньше. Вызревал цветок, и вскоре его можно будет сорвать.
Девочка закончила танец, подошла ближе, низко поклонилась царю.
Он, не сдерживая себя, вскочил с подушек, сгреб ее в охапку и стал ненасытно целовать, распаляясь больше от нее, нежели от танца. Придворные, вельможи, тысяченачальники и старейшины галилейские вслед за Антипой начали заплетать языками, повторяя слова, коими брызгал он. А тот прижимал к себе девочку и пьяно горланил, что в день своего рождения согласен дать ей все, что та попросит.
Девочка растерялась, кинулась к матери. Но и мать не нашлась сразу, какой награды попросить. Однако она была опытной тигрицей, тотчас отметила, с каким жадным упоением Антипа тискал и целовал девочку, и попросила ответ отложить на «потом». Девочка якобы смущена
