онъ громко и быстро.
— Что это значитъ?
Онъ отвѣтилъ мнѣ таинственнымъ взглядомъ.
— Двѣ недѣли, братъ, такъ то стучитъ… вродѣ телеграфа…
— Кто стучитъ?
— A вонъ тамъ…
Петровъ кивнулъ на изразцовую печь въ углу y входа.
— Мудрецы здѣшніе, докторъ съ компаніей, говорятъ: сверчки напѣли. Отчего же они мнѣ напѣли о Дебрянскомъ, a не о Петрѣ, Сидорѣ, Антонѣ, какъ ты сказалъ? Кто ихъ научилъ? Хорошо! пускай сверчки, я согласенъ и на сверчковъ, — да научилъ то, научилъ кто ихъ?
Петровъ подозрительно покосился на двери и нагнулся къ моему уху:
— A я знаю: сила, братъ, сила научила… та, невидимая, то, что всего сильнѣе и страшнѣе. Ты, вотъ, Анны испугался. Анна — что? Анна — вздоръ: форма, слѣпокъ, пузырь земли! Анна — сама раба. Но власть, но сила, которая оживляетъ матерію этими формами и посылаетъ уничтожать насъ, — that is the question! Ужасно и непостижимо! И они — пузыри-то земли не отвѣчаютъ о ней. Узнаемъ, лишь когда сами помремъ. Я, брать, скоро, скоро, скоро… И изъ меня тоже слѣпится пузырь земли, и изъ меня!
Онъ таращилъ глаза, хваталъ руками воздухъ и мялъ его между ладоней, какъ глину. Меня онъ пересталъ замѣчать, весь поглощенный созерцаніемъ незримаго міра, который копошился вокругъ него…
«Лѣпкій воздухъ, живой», съ отвращеніемъ вспомнилъ я и задрожалъ, поймавъ себя на томъ, что, повторяя жестъ Петрова, самъ мну въ рукахъ воображаемую глину… И, въ слѣпомъ ужасѣ предъ этою заразою помѣшательства, я убѣжалъ отъ больного.
Сергѣй разузналъ прошлое нашей квартиры. Дѣйствительно, былъ въ ней, при Петровѣ, трагическій случай, скрытый отъ меня домохозяиномъ при наймѣ квартиры, чтобы не отпугнуть жильца: застрѣлилась ненарокомъ экономка Петрова — какъ думали, его любовница. По домовой книгѣ она значилась перемышльскою мѣщанкою, Анною Порфирьевной Перфильевой, 24 лѣтъ…
Такъ былъ я сразу выбитъ изъ колеи моей спокойной жизни и съ тѣхъ поръ изъ нея удалились факты, a вмѣсто нихъ воцарились призраки. Я еще не видалъ ихъ, но уже предчувствовалъ. Между моимъ глазомъ и свѣтомъ, какъ будто легла тюлевая сѣтка; самый ясный изъ московскихъ дней казался мнѣ сѣрымъ. Въ самомъ прозрачномъ воздухѣ, - мерещилось мнѣ, - качается мутная мгла, тонкая, какъ эѳиръ, и такая же зыбкая… влажная и осклизлая. Я ощущалъ ея ползучее прикосновеніе на своемъ лицѣ. Я чувствовалъ, что именно эта сѣрая муть и есть таинственная матерія, сложенная изъ отжитыхъ жизней, готовая рождать «пузыри земли» въ любой формѣ, въ каждомъ образѣ, покорно повелительной силѣ, чтобы понять которую — говорить Петровъ — надо сперва умереть. И я зналъ, что ровно черезъ мѣсяцъ, часъ въ часъ, число въ число, какъ обѣщано, сѣрая мгла снова выброситъ изъ своихъ нѣдръ въ мой обиходъ эту Анну — безсмысленную и безстрастную любовницу-привидѣніе, вампира, палача, одареннаго необъяснимо жестокою, несправедливою властью убить меня своими ласками… за что? за что?
Я посѣтилъ психіатра: стараго, сѣдобородаго профессора, съ голымъ черепомъ, крутою шишкою выдвинутымъ впередъ, съ цѣлымъ кустарникомъ сѣдыхъ бровей надъ голубыми глазами. Выслушавъ меня, онъ долго думалъ.
— Туманъ, сказалъ онъ наконецъ.
И, въ отвѣтъ на мой вопросительный взглядъ, прибавилъ.
— Это все — вотъ это.
Онъ указалъ на окно, сѣдое отъ разлитой за нимъ молочно-бѣлой мглы холодныхъ паровъ; уличные фонари мигали сквозь нее красноватыми тусклыми огоньками, будто изъ подъ матовыхъ колпаковъ.
— Англичане въ такіе туманы стрѣляются, a русскіе сходятъ съ ума. Вы русскій, слѣдовательно… Я не буду диспутировать съ вами, насколько реальны ваши представленія. Во-первыхъ, какъ вы ни страдаете отъ нихъ, но вамъ — неправда ли? — въ тоже время очень хочется, чтобы они были настоящія, a не воображаемыя. Во-вторыхъ, вы пришли ко мнѣ не диспутировать, но лѣчиться. И я васъ вылѣчу. Бѣгите отсюда. Бѣгите туда, гдѣ нѣтъ этого… — онъ снова указалъ на окно, — и, если можно, навсегда. Бѣгите подъ яркое небо, подъ палящее солнце, къ ласковымъ морямъ, къ пальмамъ и газелямъ. Тамъ вы забудете своихъ призраковъ. A сѣверъ — родина душевныхъ болѣзней — для васъ болѣе не годится. Вашъ Петровъ сказалъ правду. Воздухъ y насъ живой и лѣпкій: онъ населенъ сплиномъ, неврастеніей, удрученными и раздражительными настроеніями. Мы вѣдь киммеріяне. Вы читали Гомера?
— Давно.
Докторъ закрылъ глаза и прочиталъ наизусть:
— «Блѣдная страна мертвыхъ, безъ солнца, одѣтая мрачными туманами, гдѣ, подобно летучимъ мышамъ, рыщутъ съ пронзительными криками стаи жалкихъ привидѣній, наполняющихъ и согрѣвающихъ свои жилы алой кровью, которую высасываютъ они на могилахъ своихъ жертвъ».
И, когда эта цитата заставила меня вздрогнуть, профессоръ засмѣялся и ударилъ меня по плечу.
— У васъ киммерійская болѣзнь… Бѣгите на югъ! Недугъ, порожденный туманомъ и мракомъ, излѣчивается только солнцемъ… И вотъ я здѣсь…
БОЛОТНАЯ ЦАРИЦА
Сказка итальянской мареммы[6]
Три водяныхъ царя задумали жениться.
Первый царь владѣлъ рѣкою Ниломъ въ Африкѣ; ему были покорны всѣ рѣки на землѣ.
Другой жилъ въ вертячемъ морскомъ омутѣ близъ Реджіо. Онъ управлялъ моремъ отъ Сициліи до Корсики и вдоль по всему западному берегу Италіи до самаго Монако.
Третій царь былъ болотникъ; ему подчинялись всѣ стоячія воды, трясины, топи, грязи, зыбучіе пески на всѣ четыре стороны отъ его жилья. A жилъ онъ, гдѣ теперь Гаэта, только немного дальше отъ моря, въ глубокомъ провалѣ зеленой мареммы.
Царь Нила женился на дочери эѳіопскаго царя, прекраснѣйшей изъ черныхъ дѣвушекъ, опаленныхъ полуденнымъ солнцемъ.
Морской царь явился рыцаремъ въ зеленой бронѣ ко двору сицилійскаго короля и, побѣдивъ на турнирѣ дюжину соперниковъ, завоевалъ руку и сердце принцессы съ изумрудными глазами и рыжими волосами до пятъ.
Но третій — болотный царь — былъ такъ уродливъ, что ему не удалось найти жены ни между земными дѣвушками, ни между воздушными феями. Черный и влажный, слѣпленный изъ болотнаго ила, опутанный водорослями, онъ ходилъ на лягушечьихъ лапахъ. Глаза его чуть свѣтились, какъ гнилушки, вмѣсто ушей висѣли пустыя раковины.
Женатые цари стали смѣяться надъ своимъ безобразнымъ товарищемъ и сулили, что прожить ему весь вѣкъ холостякомъ.
Болотный царь былъ гордъ и обидчивъ.
Онъ приказалъ подвластнымъ ему чертенятамъ:
— Ступайте по всей землѣ — узнайте, кто теперь самая красивая дѣвушка въ подлунномъ мірѣ.
Чертенята, возвратясь, сказали въ одинъ голосъ:
— Конечно, это золотоволосая Мелинда, дочь графини Примулы. Она живетъ въ замкѣ на границѣ горъ и твоей мареммы. Вся она — какъ лепестокъ алой розы, плавающій въ самыхъ лучшихъ сливкахъ. Бирюза и василекъ поссорились изъ-за ея глазъ, споря, на кого изъ двухъ они больше похожи.
Однажды служанки сказали прекрасной Мелиндѣ:
— Графиня, на мареммѣ показались чудесныя желтыя кувшинки; такихъ
