которые я еще недавно считала мечтой. Только сейчас ехать страшно.
Я уделяю все свое внимание дочери, а от ее отца получаю только жгущие взгляды в зеркале заднего вида.
Наедине будет иначе. Грубо. Наотмашь.
Пережитый стресс вперемешку с предстоящим заставляют зубы стучать друг о друга. Не будь на улице по-летнему жарко, я бы может даже попросила включить обогрев. В этой машине, я уверена, его можно устроить в любой точке.
Но я прошу только сделать что-то с направленным на Сафи обдувом. Слова «может простыть» застревают в горле.
— Ты же знаешь, что нельзя на дорогу выходить, Сафи… — Говорю дочке тихо, настойчиво ловя детский взгляд. Она в ответ сводит бровки домиком. Вздыхает.
Конечно, она все знает. Только опасности не чувствует.
— Да, мамуль, но там же Айдар был… Его надо было в гости пригласить…
Вздыхаю.
Не могу с ней разговаривать сейчас. Поэтому просто даю руку, с которой она играется.
Спрашивает что-то у Айдара, он отвечает вполне спокойно.
— А давно ты к нам из Италии приехал?
— Недавно.
— А ты к нам с анне или у тебя тут другие детки есть?
— По работе. Ну и к вам…
Непроизвольно кривлю губы.
Как же… По работе…
Тоже ребенку своему врешь, Салманов. Тоже врешь.
Молчу об этом, вскидывая взгляд в зеркало заднего вида. Встречаюсь с глазами мужа. Молниями бьет. Тушуюсь. Опускаю.
Чтобы обвинять, нужно быть сильной. Эту истину я тоже усвоила.
Слава Аллаху, мы едем в нашу с Сафиком квартиру. Напрямую я не спрашивала, но поначалу волновалась. А вдруг в другое место? Вдруг снова в ту гостиницу?
Не хочу там видеть своего ребенка…
Морщусь и мотаю головой. Отворачиваюсь к окну.
Айдар выходит первым, я начинаю отстегивать ремни. Сафие заснула. Даже не знаю, будить ее или…
Прижимаюсь ладонью к плечику, когда с ее стороны открывается дверь.
Айдар мажет по мне взглядом и командует:
— Не буди. Я занесу.
Одергиваю от своего ребенка пальцы, как по приказу. Слежу, как берет на руки.
Сафи — мягкая и сонная — выглядит совсем беззащитной. Доверчиво прижимается. Я чувствую себя гадкой мачехой, а не мамой. Уже сто миллионов раз пожалела о своей лжи.
Сначала бегу перед ними, чтобы открыть дверь в подъезд. Потом — за. В лифте жму на пятый, Айдару даже не приходится приказывать. Задерживаю дыхание, пока кабина с подозрительным скрежетом поднимается…
Пространство вокруг Айдара звенит напряжение. Я кожей чувствую кучу незаданных вопросов-претензий. Ты каждый день мою дочь возишь на этом лифте? Ты часто гуляешь в том парке? Ты продолжаешь отношения с тем парнем? Про температуру ты спиздела?
Дрожащими пальцами открываю входную дверь. Тяну ее на себя, как прислуга. Первым в квартиру заходит Салманов.
— Детская — вторая дверь слева.
Не кивает. Не смотрит. Не благодарит.
Не разувается.
Несет туда, куда я указала.
Я думаю пойти за ними, но дверь красноречиво закрывается у меня перед носом.
В висках взрывается. Перед глазами красные пятна.
Так и стою — в коридоре — закрываю их и стараюсь размеренно дышать.
Он злится. Я сама понимаю, что прав. Но я — мать. И он с этим ничего не сделает. Никак. Никогда.
Расшатанные нервы не дают угомониться. Хочется нажать на ручку и доказать, что я тоже умею добиваться желаемого, но вместо этого я силой заставляю себя отойти.
На кухню. Мечусь по ней, пока не слышу, что Айдар выходит.
Замираю тут же. Чувствую себя героиней фильма, но не романтической комедии, к сожалению. Что-то из ужасов.
Мужские шаги кажутся тяжелыми. Я жду удара по затылку, не меньше.
Дыхание частит. Сбивается.
Тянусь к шее, сжимаю ее и разворачиваюсь, чтобы тут же встретиться с бетонной стеной, о которую я в итоге наверняка разобьюсь.
Выпаливаю на опережение:
— Прости.
Мне кажется, что мы одновременно и на один интервал задерживаем дыхания.
Айдар моргает. Я тоже.
Трясет головой, лицо трет…
Поднимает глаза на меня — уже трезвые. Колкие.
— Не прощу, Айлин. Слишком много приходится тебе прощать. Постоянно тебе что-то нужно прощать.
Я не смею ответить: а тебе нет?
Молчу, выдавая свое пограничное состояние громким дыханием.
Кусаю губы, чтобы не дрожали. Впиваюсь в кожу пальцами и ногтями.
— Я не глумилась… — Шепчу, немного успокоившись. — Я испугалась просто. Ты снова давишь… Ты постоянно давишь…
Айдар отмахивается. Делает шаг вглубь комнаты. Окидывает ее взглядом и кивает на кулер.
— Воды налей…
Исполняю непрекословно. Когда отдаю — касаюсь кончиков его пальцев. Волнуюсь, одергиваю и тру.
Слежу, как жадно пьет. Он протягивает — наливаю еще. Отказывается.
— Я ей объясняла все… — Оправдываться бессмысленно, я понимаю. Что он знает обо мне, как о матери? Я потеряла ее в Риме, я придумала ее болезнь. Я повела ее на свиданку с ухажером. Она чуть не угодила под машину… — Она просто очень тебе обрадовалась…
У Айдара ноздри раздуваются. Из кучи вариантов он выбирает далеко не самый страшный:
— У детей атрофирован инстинкт самосохранения, Айлин. Они не понимают, что такое опасность, пока не почувствуют ее на себе. Иногда надо быть жестче, понимаешь меня?
У меня от удивления расширяются глаза. Айдар давит своим присутствием, я отступаю и мотаю головой.
— Мы с Сафие обо всем разговариваем…
— Айка, — рубит мои слишком правильные, и, как оказалось, опасные речи. — Ей четыре года. Она, как сама мне с радостью рассказывает, часто теряется потому что слишком самостоятельная. В твоем воспитании явная брешь, понимаешь?
Молчу. Внутри клокочет. Наружу выйти возмущению не даю. Он хочет сказать, что я для дочки недостаточно авторитетна?
— Не справляешься. Одной тебя ей не хватает, как бы ты себя ни убеждала.
Он не винит меня напрямую, но своими безапелляционными утверждениями режет без ножа.
В глубине души я и сама это понимаю. Но как такое принять? У меня разве был когда-то выбор?
— Я справляюсь, как могу, Айдар. Я всю себя вкладываю.
— Всей тебя ребенку мало. Как видишь.
Мы снова молчим. Айдар смотрит на меня, не приближаясь. Я тоже не подойду. Мне кажется на пару сантиметров ближе — током бить начнет.
Блуждает по лицу. Спускается ниже. Возвращается. Еще сильнее злится. Накручивает себя.
Матерится, уверена, но мысленно. При Сафи, даже спящей, ни слова кривого.
— Это твой ответ на мои слова о наказании? — спрашивает, вернувшись к глазам.
У меня щеки вспыхивают. Нет, конечно.
Мотаю головой. Когда смотрю на Айдара — понятно, зря. Он уже всё сложил.
— Твое упрямство могло стоить нам очень дорого, Айлин.
Снова «Айлин» и снова бесконечно больно.
— Прости…
Повторяю, от
