так, что я двинулась к центру событий, не слишком понимая, что я делаю.
Недалеко от кареты двое мужчин буквально висели на поводьях рвущегося огромного коня, пытаясь его обездвижить. На него с хрипом, уже задыхаясь, лаял и наскакивал огромный пес, все остальные, кто был во дворе, стояли очень далеко по периметру: похоже, разбежались…
А недалеко от группы с конем лежала Барб…
Я подбежала и, заглянув в ее залитое кровью лицо и какие-то остекленевшие глаза, смотрящие прямо в вечернее небо, поняла: Барб мертва.
Я села рядом прямо на землю, взяла ее теплую и мягкую руку…
Хотелось завыть…
Сердце билось где-то прямо в горле, не давая дышать и мешая думать…
Барб мертва, и уже ничего нельзя сделать…
_________________________
* Чистая правда. Раньше домашняя птица была мясом для господ и стоила значительно дороже свинины или говядины.
Глава 16
Следующие два дня почти выпали у меня из памяти.
Тело Барб положили на какие-то доски прямо на улице, я стояла возле него, гладя холодную твердеющую руку. Приходил, кажется, священник откуда-то и что-то бубнил, появлялись и исчезали люди, но было их немного. Мэнди тянула меня за рукав и пыталась увести, но я слабо понимала, что она говорит:
-- Пойдем, там кухарка главная ругается – рук-то не хватает. Пойдем, Элиз, накажут же…
Потом, возможно, я потеряла сознание…
Очнулась я в своей комнате от сильного кашля. Простыла, вон и нос заложен, глаза слезятся, да и сорочка промокла от пота. Но мне, по сути, было наплевать. Дверь в комнату распахнулась – незнакомая женщина со свечей. В возрасте уже, но не старуха. Тяжелое лицо с почти бульдожьими складками, недовольно поджатые губы, маленькие внимательные глазки:
-- Лежишь?
В ответ я снова раскашлялась. Она посмотрела, как я корчусь на полу, и ушла. В окошечко лился сероватый дневной свет. Получается, я проспала весь вечер, ночь и еще большую часть утра.
Плакать я не могла. Думать о смерти Барб я тоже не могла. Просто физически не могла, и все тут. Казалось, что от этих мыслей я проваливаюсь в черный бездонный колодец, где на дне лежит сумасшествие…
Я стала придумывать разное… Барб не умерла. Она просто уехала! Да, вот именно, уехала в деревню. И там у нее есть свой домик, где живет ее дочка. И у Барб внуки, целых три внука. И она там счастлива! Она печет им сладкие пироги и балует пудингами.
Я видела этот домик где-то внутри себя. Каменный, невысокий, с тремя узкими стеклянными окошками. У дверей, сколоченых из темных широких досок – низенькая скамеечка. И на ней сидит Барб, в синем платье с белым воротником, которого у нее отродясь не было. А рядом, на скамейке, большая глиняная миска с золотистыми, масляно поблескивающими пирожками.
Я почти слышала ее чуть ворчливый голос:
-- Нельзя так, ягодка моя… Ну, мало ли как в жизни-то бывает, а так убиваться негоже это. Ты вот глупостев-то не делай, а работай, да на оспода Бога нашего надейся! – она перекрестилась. – Он тебе всё и обустроит по своему разумению!
Я точно знала, что Барб вдова, что у нее была единственная дочь, умершая в младенчестве, и никаких внуков быть не может. Знала, но верить не хотела… Счастлива она, и всё!
Наверное, я снова задремала и, вздрогнув, проснулась, когда дверь в мою каморку распахнули и на пороге появилась Мэнди. Глаза от свечи у меня слезились теперь еще сильнее. Заметив это, она села рядом со мной прямо на пол и убрала свечку куда-то за спину. В руке Мэнди держала большую глиняную кружку, из которой торчала деревянная рукоятка.
-- Вот, давай-ка, бедолажка… -- она зачерпнула большой ложкой из кружки какое-то варево и поднесла ложку прямо к моим губам, уронив горячую каплю мне на лицо.
Я поелозила и села – хотелось пить.
-- Мэнди, – просипела я, – дай мне кружку, я и сама могу…
Я жадно пила горячий травяной сбор с медом, а Мэнди мне выговаривала:
-- …что уж теперь… А жить все одно надоть… А ты, эвон, придумала! А она вовсе и не злая. Ну, построжей, чем Барб-то была, упокой оссподи, – Мэнди перекрестилась и продолжила: -- Это вот она тебе питье целебное послала. Сама и травов накидала, каких надобно.
Я закашлялась, и она, подождав, пока я кончу хрипеть, закончила:
-- Марта тебе велела лежать. Ты уж не перечь ей, Элиз, лежи покудова.
-- Подожди, как лежи? А Барб хоронить когда?!
-- Дак а все уже, – простодушно ответила она. – Свезли на кладбище. Еще вечор свезли. Сказывают, барон велел ей крест сколотить, дай ему оссподи здоровья и всякого блага, – Мэнди опять перекрестилась. – Это уж потом, как оздоровеешь, сходишь к ней, попрощаешься. Глянь-ка, всего ничего и отработала, а он ее как верную служанку похоронил! – похвалила она барона.
-- В каком смысле, верную? А что, бывают неверные?
-- А то ж! Другой бы господин про крест и не заикнулся. Барб и служила-то мало совсем…
-- Мэнди, а если мало служат, то что, хоронить не будут?
-- Дак будут, конечно. Вона в общую могилу закинут, да и дело с концом. А весной закопают. А тута на кресте честь по чести будет написано, кто она и откудова взялась…
Нормально думать я еще не могла, но такое различие даже в смерти поразило меня. Получается, если я умру, меня кинут в общую могилу? Впрочем, эти мысли только напомнили мне, что сейчас и здесь я совершенно одинока – Барб ушла навсегда. Некому будет беспокоится, что там
