– И ты, конечно, уверена, что я заслужил это.
Она отшатнулась. На мгновение в ее глазах появилось то самое выражение, которое Энджел так хорошо помнил.
– Я имею в виду, что это ты полагаешь, будто заслужил. Тогда как я думаю...
– Думаешь – что?
– Я не вправе судить об этом. Я ведь совершенно не знаю тебя, не так ли?
– Ну, когда-то ты меня знала.
– Нет. – Она постаралась как можно мягче произнести это слово, но – произнесенное – оно эхом отозвалось в тишине больничной палаты. – Мне лишь казалось прежде, что я тебя знаю. Тот парень, в которого я была влюблена, обещал, что всегда будет со мной рядом. – Она усмехнулась, однако совсем не так, как когда-то смеялась прежняя Мадлен. – Но его «всегда» длилось лишь несколько секунд, не больше.
– Полагаю, мне сейчас надо извиняться? Она нахмурилась.
– Мне совершенно не нужны твои извинения, Энджел. Много лет назад я поняла, что ничего больше не хочу от тебя. Сейчас же я только твой врач, и как врач хочу, чтобы ты жил. Однако тебе не стоит заблуждаться: такую драгоценность, как донорское сердце, я не намерена отдавать человеку, который и не думает отказываться от своего порочного образа жизни.
– Да, Мадлен, ты научилась быть жестокой.
– Что ж, мы живем в жестоком мире, Энджел. Хорошо, когда можно избежать боли и страданий, но большинству это не удается. Ты должен окончательно понять, насколько тебе хочется жить. На этот вопрос никто, кроме тебя, не в состоянии ответить.
Его злило, что Мадлен говорит обо всем этом таким спокойным деловым тоном. Ее, судя по всему, совершенно не интересовало, чем он занимался в прошедшие годы. Но больше всего Энджел переживал сейчас свое острейшее чувство одиночества. Была такая минута, когда он горько пожалел, что много лет тому назад бросил Мадлен, предал ее. Она была единственным человеком, с которым он мог откровенно обо всем говорить, в присутствии которого мог даже расплакаться. Сейчас ему это было так нужно! Ему был нужен настоящий друг.
Энджел сглотнул, прокашлялся. Сейчас, конечно, поздно говорить с Мадлен о дружбе, слишком поздно – и причин тому много.
Энджелу нужны были душевные силы, вера и надежда. Ни того, ни другого, ни третьего у него никогда не было достаточно. Взглянув в лицо Мадлен, он увидел, как в ее глазах мелькнула жалость. Внезапно он почувствовал, что с него довольно. И страх, и боль – все это обрушилось сейчас на его бедную голову.
– Собираешься сделать меня развалиной, уродом!
– Ты можешь говорить все что угодно, но это не будет правдой, Энджел. Если ты откажешься от своих вредных привычек, ты сможешь долго и полноценно жить. Тут, в этом же коридоре, у меня лежит один пациент, у которого после пересадки сердца родилось двое детей, а сам он бегал в Сиэтле марафонскую дистанцию.
– Не намерен я участвовать ни в каком чертовом марафоне! – Голос его сорвался. – Я хочу вернуть свою прежнюю жизнь.
– Не знаю, что и сказать тебе на это. Жить с пересаженным сердцем – не самое простое дело на свете. После операции придется кое-чем поступиться.
Она пристально посмотрела на него, и внезапно Энджел понял, о чем Мадлен сейчас думает. О том, до чего же он дошел: за столько лет не нажил себе даже одного друга.
Ты не вправе судить меня.
– Да, не вправе. Но, к сожалению, мне приходится решать, давать или не давать тебе шанс на операцию. Она придвинулась поближе, и на мгновение – буквально на мгновение, не больше – ему почудилось, будто Мадлен хочет прикоснуться к нему. – Новое сердце – это огромный дар, Энджел. И если ты не хочешь, не намерен менять свой образ жизни, прошу, умоляю тебя, не говори, что ты готов к операции. Ведь где-то сейчас умирает отец нескольких детей, умирает от сердечного приступа; и для такого человека новое сердце – это возможность вновь обнять сына или дочь, или вновь побыть с женой, которую он очень любит.
От этих ее слов Энджелу даже нехорошо сделалось. Да, он был именно таким, отъявленным эгоистом, который по совести не заслуживал того, чтобы жизнь предоставила ему второй шанс.
– Думаешь, если я проведу вечерок в «Гнезде гадюки», то сильно надорву свое несчастное сердечко?
– В случае пари я бы на тебя не поставила. Он слабо улыбнулся ей.
– Так и раньше было: я ставил на одно, ты – на другое.
– Пожалуй.
Несколько секунд он обдумывал, до чего же разная жизнь у каждого из них за плечами. Она росла в особняке за высоким непроницаемым забором, тогда как он жил в паршивом тесном трейлере, припаркованном среди таких же паршивых тесных трейлеров. Да, наверно, поэтому они выросли такими непохожими людьми.
– Кстати, а как сейчас поживает великий Александр Хиллиард?
Лицо ее напряглось, затем она сказала:
– Он давно уже умер.
Энджел почувствовал, что опять выставил себя полным идиотом.
– Прости...
– Я должна хорошенько изучить твою историю болезни, после чего тебе назначат дополнительные анализы. – Она резко поднялась со стула. – И пожалуйста, не унижай меня, убивая себя, поскольку у нас пока что есть шанс спасти тебя.
С этими словами она вышла.
Глава 7
Энджел старался не думать о Мадлен. Видит Бог, ему о многом надо было поразмышлять сейчас. Но почему-то мысль о ней не выходила у него из головы.
Энджел закрыл глаза, стараясь отогнать от себя воспоминания о давно прошедшем. Он прикладывал к этому все свои душевные силы, но вот беда: их у Энджела было совсем мало. То, что поэты, метафизики и священники называют «внутренним миром», душой человека, у Энджела просто отсутствовало. Внутри у него было пусто. Еще ребенком он чувствовал, что ему не хватает чего-то жизненно важного, чего-то совершенно необходимого: чувства чести, умения отличать истину от лжи, доброты, душевной теплоты. Он был абсолютно, безнадежно эгоистичен. Многие годы он убеждал себя в том, что все, что в нем есть плохого, – это лишь результат тяжелого детства, жестоких родителей, недоедания и отвратительных условий, в которых пришлось жить.
Но ведь Фрэнсис вырос в том же самом трейлере, разве нет? Он ходил в ту же самую школу, так же, как и Энджел, выслушивал нотации от вечно пьяных родителей, которым в действительности было совершенно безразлично будущее их сыновей. Но всем было известно, что у Фрэнсиса безупречная душа святого. Душа, как у Франциска Ассизского.
Был лишь один случай в жизни Энджела, когда он подумал, что, может быть, ошибается в отношении себя, что, возможно, и он небезнадежен.
Это произошло тем летом. Воспоминания о том времени стояли особняком в его памяти. Воспоминания о том лете были, как великолепный немыслимо красивый мираж посреди выжженной солнцем пустыни. И подобно миражу, эти воспоминания казались Энджелу скорее плодом его воображения, нежели правдой.
