женщины, любовница Петра Марта назвала себя «сама третья», что доказывает, что у нее в то время было уже двое детей от Петра.
Пётр часто требовал Екатерину к себе, и она несколько раз ездила с ним по стране, а потом снова возвращалась в Москву. В поездках её называли Екатериной Василевской или Катериной Михайловной, потому что Пётр в поездках значился под именем Михайлова.
Когда Екатерина не находилась вместе с царем, он беспрестанно писал к ней и в письмах своих называл ее «маткою», подразумевая, что она – мать его детей, а близкую к ней Анисью Толстую – теткой, которая в первые годы была при Марте-Екатерине чем-то вроде надзирательницы.
Екатерина по отношению к Меншикову, как своему бывшему хозяину, несколько лет соблюдала уважение, и Меншиков обращался с ней тоном человека, стоявшего выше ее, который при случае может повлиять на ее судьбу. Эти отношения изменились только в 1711 году. До тех пор Меншиков писал ей: «Катерина Алексеевна! Много лет о Господе здравствуй!», но в письме 30 апреля 1711 года написал ей: «Всемилостивейшая государыня царица», а дочерей ее стал назвать государынями царевнами.
Это показывало, что Пётр уже признавал её своей законной женой, и все подданные должны были признавать её в этом звании. Брак Петра с Екатериною совершился 19 февраля 1712 года в Петербурге, в церкви Исаакия Далматского.
Существуют косвенные доказательства об участии Екатерины в Прутском походе, о том, что Екатерина в минуты серьезной опасности пожертвовала все свои драгоценности на подарки, чтобы склонить турецкого визиря к миру и иметь возможность вывести всю русскую армию из безвыходного положения, в котором она тогда находилась.
Екатерина действительно умела в эти минуты заявить себя и угодить Петру. Через много лет после того, когда государь, приняв титул императора, решил короновать свою супругу, в указе об этом он свидетельствовал о важных услугах Отечеству, оказанных Екатериною в 1711 году во время Прутского дела.
После Прутского похода отношение Петра к Екатерине заметно улучшилось. Она стала его неразлучной спутницей. Совершила с ним заграничное путешествие по Западной Европе, хотя не сопровождала его во Францию и оставалась в Голландии. В 1722 году Екатерина она была рядом с Петром в Персидском походе, разделяя с ним славу успехов, как одиннадцать лет назад разделяла скорбь неудачи в турецкой войне.
Существо их личных отношений может прояснить прочтение писем Петра к Екатерине. В них царь предстает как счастливый семьянин. В его письмах к Екатерине нет и тени той суровости и черствости, которые сопровождают всю его государственную деятельность и отношения с подданными.
В письмах Петра I чувствуется нежная привязанность. Они явно скучают друг без друга, поэтому даже находясь в разлуке, посылают один другому подарки. Когда царь находился за границей, Екатерина посылала ему пива, свежепросольных огурцов, а он посылал ей венгерского вина и желал, чтоб она пила за здоровье, а он и те, кто находился рядом с ним, будут пить за ее здоровье, а кто не станет, получит штраф.
В 1717 году Пётр благодарил Екатерину за присланный презент и писал ей: «Так и я посылаю отсель к вам взаимно. Право, на обе стороны достойные презенты: ты прислала мне для вспоможения старости моей, а я посылаю для украшения молодости вашей». Затем из Брюсселя он прислал Екатерине кружева, а Екатерина отдарила его вином.
Однако Пётр с отроческих лет приучился не стеснять своих желаний и поступков ни в чем. Поэтому он и не мог ужиться с первой женой Евдокией. Вероятно, он не смог бы ужиться с любой другой супругой, кроме Екатерины. Только круглая сирота и иностранка, бывшая служанкой и пленницей, обязанная безропотно повиноваться всякому господину, имевшему право как вещь передать ее другому, – только такая женщина и годилась быть женой Петра.
Потому что российский император был человеком, который не обращал ни на кого внимания и считал себе дозволительным делать всё, что ему ни придет в голову, развлекаться и находить удовольствие во всем, к чему влекла его необузданная чувственность.
Пётр не только не терпел противоречия себе, он не выносил даже сдержанного, не высказываемого прямо неодобрения своих поступков. Он хотел, чтобы все, кто его окружал, признавали хорошим и правильным все, что он делает. Так Екатерина и относилась к Петру. Это была ее первая добродетель.
Другой добродетелью, которой обладала Екатерина, была способность успокаивать царя. Нередко в гневе Пётр приходил в такое умоисступление, что все бежали от него, как от дикого зверя. Только Екатерина, по врожденной женской способности, умела подметить и использовать такие приемы обращения с мужем, которыми было возможно успокоить его свирепость.
В такие минуты одна Екатерина могла подступиться к нему без боязни. Даже один звук её голоса успокаивал Петра. Она сажала его, брала за голову, лаская и почесывая, и тем наводила на него успокоительный сон. Иногда два или три часа он покоился у нее на груди и утром просыпался свежим и бодрым. Без этого раздражение вызывало у него головную боль.
Когда Екатерине несколько раз удалось это средство, она стала для Петра необходимым успокаивающим существом. Как только приближенные замечали на лице царя судорожные движения рта, они немедленно звали Екатерину, в которой было что-то магнетическое и исцеляющее.
Тут напрашивается прямая аналогия с Распутиным при семье императора Николая II и с Раисой Максимовной – женой генерального секретаря Горбачева, а также с легендой о Розе Каганович, якобы «третьей жене» Сталина.
Пользуясь таким значительным влиянием на супруга, Екатерине, казалось бы, легко было стать ангелом-хранителем и для многих – заступницей несчастных, настигнутых царским гневом. Но Екатерина, от природы одаренная большим женским тактом, не злоупотребляла этим и позволяла себе обращаться к Петру с заступничествами только тогда, когда замечала, что ее заступничество не только не будет отвергнуто, но и понравится царю.
Но иногда, при всем своем житейском благоразумии, она ошибалась. В этом случае, получив отказ, она не смела повторять свою просьбу и не давала супругу заметить своего неудовольствия. Наоборот, она спешила выказать полное равнодушие к судьбе виновного, за которого пыталась просить, и признавала безусловно справедливым решение Петра.
Еще одна её добродетель заключалась в том, что Екатерина старалась думать обо всем, как думал Петр, интересоваться тем, чем интересовался он, любить то, что он любил, шутить над тем, над чем шутил он, и ненавидеть то, что он ненавидел. Екатерина полностью «растворилась» в супруге, у нее не осталось самобытной личности: до такой степени она подчинила себя во всем воле Петра. Но в ответ он
