как мал’енькая. Давай ид’ем, они ждать н’е будут.
Снабдив Юлю, таким образом, необходимой, по её мнению, информацией, Непоседа бесцеремонно вытолкала девочку из карона.
Снаружи окончательно стемнело. На чёрное небо величаво выползла огромная серебристая луна, которую в Валлее красиво называли Инрис, своим призрачным светом превращая пустыню в какую-то загадочную чужую планету.
Старцев было шестеро. Они сидели полукругом прямо на песке. Трое совершенно седые, один, крайний справа — пепельно-серый, еще двое пятнистые, черные с белыми вкраплениями. Что у них было одинакового — это красивые украшения из разноцветных камешков — длинные ожерелья и браслеты на безволосых запястьях.
Все шестеро молча и бесстрастно рассматривали девочку. Юля не понимала, зачем её позвали сюда. Ншуны продолжали молчать, а Юля не хотела заговаривать первой, хоть и понимала, что стоять немым истуканом невежливо.
Один из сидящих в центре нарушил тишину, но обратился он не к Юле.
— Кто из вас позвал ншунов, д’ети? — неожиданным басом спросил он у ншунят, скромненько топчущихся в сторонке. Они тут же подскочили к Юле.
— Эйто Оца позвала, — тоненько сообщил Ацо. Оца часто закивала.
Похоже, ответ старцам пришелся по душе. Серый ншун снова сказал:
— Ншунятко, подь-ка до старого Груша.
Оца нерешительно переступала с ноги на ногу, потом просеменила ближе к старцам. Остановилась.
— Ншунятко, ты отколь знаешься с эйтой н’еведомкой? — теперь старец глядел только на Оцу.
— А, эйто, я в древ’есный сруб ход’ила. Там она и была, — бойко отрапортовала Оскомина. — Вся св’язанная. Эйто её чаровн’ики так.
Груш чуточку помолчал.
— Баешь, вона н’е чаровн’ица?
— Ну-у, — заюлила Оца, покосившись на Юлю. — Чаровать она н’е чаровала.
— Она н’е чаровн’ица! — вмешался её братик. — Я ж баял, как чаровн’ики м’еня поймали.
— Хорошо, — сказал Груш и кивнул ншунятам, отпуская их. Теперь поманил к себе и Юлю. — Кто ты, деточка?
— Я Юля, — как можно вежливей отвечала девочка, приблизившись к ншуну. — А ты кто?
— Имя мое Гарний Груш, Юля. Вот скажи мне, Юля, ты ум’еешь чаровать?
— Я не магирг, если вы об этом. Армида говорит, что я тани. Так что колдовать я не умею.
— Тан’и? Тан’и? — зашуршали пушистые старцы. Груш угомонил их одним движением руки.
— Ншун’ятки сказали, шо с тобою были чаровн’ики, — продолжал он расспросы. — Кто они?
— Это очень нехорошие дяди, — старательно пояснила Юля. — Они хотят, чтобы я взяла для них какой-то шарик, и даже угрожали, что сделают Ацо больно. Они даже украли меня из Диамы, где мы живем с Алёнкой.
— Значит, они держали теб’я у себ’я нас’ильно? — уточнил Груш.
— Ну да.
— А где им’енно в Диаме вы жили?
— Да в замке, у Форитэль. Знаете её? Она Владычица ависов.
— Знач’ит, — чуть удивленно спросил ншун, — ты вид’ела вс’ех членов Сов’ета Восьм’ерых?
— Да, — закивала Юля. — Я видела даже вашего Цакру.
— Инт’ересно, очень инт’ересно, — старец задумчиво потер подбородок. — А как выгляд’ел восьм’ерик Цакра?
— Да рыженький такой, — охотно припомнила Юля. — Почти как Ацо и Оца, только без белых пятнышек.
Груш удовлетворенно кивнул.
— Я готов пов’ерить ей.
— А я н’ет! — заявил седой ншун, сидящий справа от него. — Это изв’естно вс’ем в Валлее. И то, что д’евочка оп’исала его вн’ешность, еще н’е показат’ель, что она д’ействит’ельно была в Диаме и вид’ела Цакру. Я задам ей другой вопрос. Какое отношение этот р’ебенок им’еет к Владыч’ице Фор’итэль, если ей было позвол’ено жить в замке К’етум-Эва?
— Слушайте, — не выдержала Юля. — К чему вы всё это спрашиваете? Вы хотите меня в чем-то обвинить? Так давайте, вы не первые. Хотя бы знать, за что меня судят.
— Д’еточка, т’ебя н’икто н’е суд’ит. Просто вс’е мы пытайемся разобраться. Поэтому т’ебе лучше отв’етить на вс’е наши вопросы, а потом р’ешим, что с тобой д’елать.
— А что со мной делать? — удивилась Юля. — Помогите мне вернуться к Алёнке в Диаму, и всё.
— Кто это — Алёнка? — подался к ней несговорчивый ншун.
— Моя сестрёнка.
— Хорошо, но ты н’е ответ’ила, какое отношение ты им’еешь к Владыч’ице Фор’итэль?
— Я — никакого. Я её и не знала до этого. А вот Алёнка — она имеет: Алёна и Алёша — он мой брат — отсюда, и Форитэль их мама.
Седой старец приоткрыл рот. Остальные зашептались. Только Гарний Груш улыбнулся, словно ожидалответа в этом духе.
Но Седой не думал сдавать позиции. Он успел обнаружить неточности в Юлином рассказе.
— Сын и дочь Форит’эль, — со строгостью в голосе, дающей понять, что старый ншун распознал ложь девочки, сказал Седой, — наследн’ики Ав’елонгов, похищ’енные Колдуном одиннадцать л’ет назад. По-твоему выход’ит, ты знаешь их л’ично. Мало того, ты утв’ерждаешь, что близн’ецы-Авелонги твои брат и с’естра, что вообще н’и в как’ой карон н’е л’езет. О ч’ем это говор’ит? — обратился он уже к другим старцам.
— О том, что ты отстал от жизни, — достаточно нахально отозвалась Юлька. — А я не вру. Можете спросить у Алёнки, когда её увидите. Мы, конечно, не родные, но мы всегда были сёстрами. И жили мы не у Колдуна, а у нас дома. Только не понимаю, зачем вам всё это? Я-то от вас ничего не требую. Если не можете мне помочь вернуться в Диаму, то я пойду туда сама. Только скажите, в какую сторону?
Старцы странно переглянулись, а Седой (и почему только он да Груш ведут переговоры, словно оставшаяся четверка здесь присутствует исключительно ради количества?), слегка прокашлявшись, строго сказал:
— До Диамы н’есколько сот в’ерст по пустын’е, дол’ине да еще и ч’ерез р’еку. — И добавил, подавшись всем корпусом к Юльке. — Только чаровн’ица рискн’ет прод’елать этот путь в од’иночку.
— О! — только и сказала Юля.
Ситуация. Значит, если эти существа не одумаются, остаток жизни ей придется провести в Хомячьих Холмах. Пока её не найдут.
Ацо словно прочитал ее мысли:
— Зато ты буд’ешь играться с нам’и. А жить можешь в Хаполовом карон’е. Лучше бы с нам’и, да мамка н’е позволит.
Такая перспектива Юлю не слишком порадовала.
— Нетушки. Спасибо, конечно, но мама всегда говорила, что в гостях хорошо, а дома лучше. А еще она говорила, что задерживаться в гостях — это нехороший тон.
— А кто твойя мама, д’еточка? — с усмешкой поинтересовался Седой.
— Учительница. А что?
Только Юля это сказала, в полукруге старцев произошло замешательство.
— Пр’инос’им свои изв’инения, но пом’естный собор н’е мог знать, что мама гостьи Хом’ячьих Холмов зан’имает столь высокое положен’ие в общ’естве, — велеречиво, с глубоким уважением произнес Седой, резко поменяв свое отношение к подозрительному ребенку. — Если бы пом’естному собору было ран’ее изв’естно, что мама нашей гостьи — учит’ельн’ица, пом’естному собору удалось бы изб’ежать н’едоразумений.
