и фактически стал властелином папского государства (1503 г.), в его присутствии скромно говорили: герцог хочет лишь подчинить партии и тиранов, и все это для пользы церкви; сам он удовлетворится только Романьей, при этом он может быть уверен в благодарности всех последующих пап, поскольку он убрал с их пути Орсини и Колонна[219]. Но никто не считал это его последним желанием.
Папа Александр пошел несколько дальше в разговоре с венецианским послом, поручая своего сына покровительству Венеции: «Я позабочусь, — сказал он, — о том, чтобы когда-нибудь папский престол перешел либо к нему, либо к вашей республике»[220]. Чезаре же к этому добавил: пусть папой станет тот, кого хочет видеть таковым Венеция, а для этого венецианские кардиналы только должны действовать единодушно.
Имел ли он при этом в виду себя, сказать трудно. Во всяком случае слова отца достаточно свидетельствуют о желании Чезаре занять папский престол. Несколько больше мы узнаем косвенным путем от Лукреции Борджа, ибо ряд мест в стихах Эрколе Строцци{144} можно считать отзвуком ее высказываний, которые она в качестве герцогини Феррары могла себе позволить. Сначала и она говорит о надежде Чезаре занять папский престол[221], однако вместе с тем в ее словах сквозит намек на его надежду получить власть над всей Италией[222]; в конце содержится намек и на величественные планы Чезаре в качестве светского властителя — именно поэтому некогда он отказался от шапки кардинала[223].
В самом деле не может быть сомнения в том, что Чезаре, независимо от того, изберут ли его папой или нет после смерти Александра, намеревался любой ценой сохранить власть над папским государством, но после всех его деяний он вряд ли мог бы в качестве папы длительное время эту власть сохранять. Именно он секуляризировал бы папское государство[224] — он вынужден был бы это сделать, чтобы продолжать господствовать над ним. Если мы не ошибаемся, то это является существенной причиной тайной симпатии, испытываемой Макиавелли к великому преступнику; только Чезаре и никто другой сможет, как он надеялся, «выдернуть железо из раны», т. е. уничтожить папство, источник всех нашествий и раздробления Италии. — Интриганов, которые думали, что понимают замыслы Чезаре и указывали ему на возможность овладеть Тосканским королевством, он с презрением удалил[225].
Однако делать выводы из его посылок — тщетное занятие не вследствие его особой демонической гениальности, которой он так же не обладал, как, например, герцог Фридландский, потому что применяемые им средства вообще не свидетельствуют о последовательных действиях. Быть может, в чрезмерности зла для папства снова могла открыться возможность спасения и без той случайности, которая положила конец его господству.
Даже если считать, что уничтожение всех мелких властителей в папском государстве вызвало сочувствие к Чезаре, даже если исходить из того, что следовавшее в 1503 г. за ним войско — лучшие солдаты и офицеры Италии с Леонардо да Винчи в качестве главного инженера — является доказательством его великих планов, то другие его действия явно относятся к области иррационального, и мы впадаем в своем суждении в такое же недоумение, как его современники. К этому относятся прежде всего разорение и жестокости в захваченных государствах[226], которые Чезаре хотел сохранить за собой и над которыми он хотел господствовать.
Таково было состояние Рима и курии в последние годы понтификата Александра. Составляли ли отец и сын подлинные проскрипционные списки[227] или решения об убийстве принимались в каждом данном случае, — несомненно, что Борджа ставили своей целью тайное уничтожение всех, кто так или иначе стоял на их пути или владения которых их привлекали. Капиталы и движимое имущество были наименьшими приобретениями; значительно доходнее для папы было прекращение выплаты рент духовным лицам и получение доходов с освободившихся кафедр, а также плата за их замещение. Венецианский посол Паоло Капелло[228] в 1500 г. сообщает: «В Риме каждую ночь находят четверых-пятерых убитых, епископов, прелатов и других, так что все жители Рима дрожат, опасаясь быть убитыми герцогом (Чезаре)». Сам он по ночам проходит со своей стражей по улицам запуганного города[229], и есть все основания считать, — не только потому, что он, подобно Тиберию, не хотел показывать при свете дня свое ставшее ужасным лицо, а чтобы удовлетворить свою бешеную страсть к убийству, пусть даже совершенно незнакомых ему людей. Уже в 1499 г. отчаяние, вызванное этим, было столь велико и всеобще, что народ нападал на многих папских гвардейцев и убивал их[230]. Те же, кто оказывался недоступным открытому насилию Борджа, погибали от яда.
В случаях, требовавших осторожности, употребляли белоснежный, приятный на вкус порошок[231], который действовал не молниеносно, а постепенно, и мог быть подмешан к любой еде или питью. Уже принцу Джему он был подмешан в сладком напитке, до того как Александр передал его Карлу VIII (1495 г.); в конце же своего жизненного пути этим ядом отравились отец и сын, выпив по ошибке вино, предназначенное для богатого кардинала. Официальный составитель эпитом в Ватикане, Онуфрио Панвинио{145}[232], называет трех кардиналов, отравленных по приказанию Александра (Орсини, Феррерио и Микиэль), и указывает на четвертого, ответственность за смерть которого несет Чезаре (Джованни Борджа); впрочем, в те годы смерть богатых прелатов в Риме почти всегда вызывала подобные подозрения. Даже мирных ученых, удалявшихся в провинциальный город, настигал безжалостный яд. Вокруг папы начали происходить пугающие явления: удары молнии, ураганы, сотрясавшие стены и жилища, случались и раньше и ввергали жителей Рима в ужас, но когда в 1500 г.[233] они стали повторяться часто, в них увидели вмешательство дьявола («cosa diabolica»).
Слух об этих событиях стал, наконец, распространяться в разных странах вследствие пребывания в Риме многих посетителей во время юбилея[234] 1500 года; бесстыдная эксплуатация отпущения грехов без сомнения оказала свое действие, приведя к тому, что все взоры обратились на Рим[235]. Кроме возвращающихся пилигримов на Севере появились странные, одетые в белое грешники из Италии и среди них беженцы из папского государства, которые не умолчали о происходившем в Риме. Но как можно определить, какой силы должно было достигнуть негодование Запада, чтобы стать действительно опасным для Александра. «Он уничтожил бы, — говорит Панвинио[236], — и еще оставшихся богатых кардиналов и прелатов, чтобы унаследовать их владения, если бы он в разгар своих планов о возвеличении сына не умер». А что только
