Книга Сережик - Сергей Даниелян

И вот, наконец, десятый класс, осталось совсем немного. Последний звонок, выпускной вечер – все это по известным причинам прошло мимо меня. На выпускной я даже не пошел. А к нему готовились: девочки шили новые платья, мальчики ждали, что те будут с ними танцевать. И, может, даже целоваться.

А я ждал, когда закончится этот ад. Я чувствовал себя гостем, которому уже все надоели, но выйти из-за стола пока нельзя. Еще пару идиотских тостов надо вытерпеть, и можно раскланяться. А тамада все тянет и тянет, у тебя рюмка на посошок, а он выносит мозг, несет ересь, вспоминает поименно умерших родственников, на которых тебе насрать, говорит о национальных ценностях, пьет за героев. Ты хочешь плюнуть ему в рожу и заорать: «Иди в жопу!» Но нельзя, не поймут тонкую душу. И вот он наконец выливает рюмку себе в горло и закатывает глаза. Ты вздыхаешь, идешь к выходу, не оборачиваясь, медленно надеваешь пальто и хочешь так хлопнуть дверью, чтобы с неба обвалилась голубая штукатурка со звездами, со всеми своими Сатурнами, Венерами, кольцами Юпитеров и прочей космической хренью! Но делаешь глубокий вдох и аккуратно закрываешь дверь за собой, думая при этом: «Я больше никогда сюда не вернусь».

Но надо было еще выклянчить аттестат зрелости, ну хотя бы с четверочками. Тут вмешалась тяжелая артиллерия. Мама взяла отца за жабры, он, с трудом глотая воздух, сказал министру, министр сказал директору, директор сказал классному руководителю… И, несмотря на то что я, как говорили родители, урод, мне дали аттестат, притом неплохой: одни пятерки и четверки.

Я был бессовестным, так что и никаких угрызений совести у меня не было. Ведь у нас не может болеть, скажем, хвост. Да, по всем предметам у меня на самом деле были или двойки, или тройки. Но сын заслуженного педагога русского языка и литературы Нелли Гайковны и замминистра просвещения республики Даниела Варосовича не мог не получить аттестат. И все! Более того, он не мог не поступить в институт. Папа был в панике, потому что нужны были невероятные усилия, чтобы я прошел хотя бы в педагогический.

А в институт надо было поступить обязательно, чтобы не забрали в армию. В СССР был закон, который освобождал студентов от службы. Дело в том, что великой державой руководил тогда Леонид Ильич Брежнев. Он уже еле выговаривал свое имя, и все его окружение было «семьдесят плюс». Так вот, эти старики-разбойники решили объявить войну Афганистану. Было море крови. Объективная информация, естественно, скрывалась, но цинковые гробы приходили каждый месяц. В Афганистан посылали не только кадровых военных, но и призывников – как пушечное мясо. У мамы началась паника. Надо было сделать все, чтобы освободить меня от армии. И вообще, какой из меня воин? Худой доходяга, которого спасает от хулиганов тетя Тома и избивают в классе.

Итак, все ресурсы семьи, в том числе и финансовые, были брошены на достижение цели «ребенок в армию не пойдет»! Меня отдавали к репетиторам, я должен был за год выучить английский. Еще нужно было написать сочинение по русскому языку и сдать пару других гуманитарных дисциплин, а я – урод неграмотный, олух, у которого нет цели в жизни.

И вновь – волшебная палочка Даниела Варосовича. Папа сказал ректору, ректор сказал председателю комиссии, председатель комиссии сказал экзаменаторам, и – бац! Я прохожу по конкурсу. Я – студент педагогического института имени Брюсова.

Я поступил на исторический факультет. Кстати, это был единственный факультет, где учились поровну мальчики и девочки. На остальных были почти одни девицы, особенно на филологическом. Почему-то о девушках из Брюсова в городе ходила плохая молва, мол, они легкого поведения. Даже у нас на факультете говорили. If you want to fuck and suck you must go to filfuck. Но лично я ничего такого в институте не видел. У нас были порядочные девушки из нормальных семей, и на притон институт не был похож.

К своему удивлению и на радость родителям, я начал неплохо учиться и даже пару раз получил отличную стипендию. Правда, школьные пробелы сказывались и сказываются до сих пор. Но я занялся интенсивным самообразованием. Педагоги наши не были истеричками, все – с научными званиями, члены академии, повидавшие мир. И у них был один лозунг: вы учитесь для себя. Никто родителей в институт не вызывал, а я тщательно скрывал, чей я сын. И когда педагоги узнавали, то удивлялись, почему я молчал. Ну, наверное, потому что опять немножко вырос, и было уже неудобно выезжать за счет отца. Все же на курсе были девушки, которые на меня уже иногда смотрели, и не хотелось выглядеть идиотом.

У меня появились друзья, мы вместе готовились к сессиям, ходили друг к другу домой, и я даже успел влюбиться. Это тоже заставило подтянуться. Тем более девица была начитанная и старше меня на три года.

Я перечитал все, что должен был прочесть в школе, начал учить английский, изучать историю. Единственным геморроем оставалась история КПСС. Это был полный маразм, и все педагоги по ней были кагебешники, стукачи и маразматики. Мы их не любили, но приходилось зубрить, кто какую глупость сказал на очередном или внеочередном съезде КПСС. Они нам долбили, какая у нас прекрасная страна, что нигде больше нет счастливой жизни, и прочую ересь.

Я уже говорил, что про девиц института Брюсова ходила не очень хорошая молва, но это было необъективно. Брюсова когда-то оканчивала моя мать. Потом сестра. Отец. Но случаев нежелательной беременности и оральной гонореи я у наших не замечал. Картину портил десяток деревенских девушек из общежитий. Я тогда узнал, что такое жить в тисках. Фундаментальная семья воспитывает детей сексуально озабоченными. Эти девушки не выщипывали брови, носили длинные юбки, кое у кого были даже золотые зубы и усики. Но вечером их было не узнать. Вся их туманяновская застенчивость куда-то испарялась, и они превращались в почтовую чернильницу, которой пользуются все, у кого есть перо. Меня они не привлекали. Не потому, что я был брезгливым или порядочным, просто не были интересны, и все. Искусству отдаваться тоже надо учиться. А их учили только доить коров.

У меня началась интересная студенческая жизнь. Совершенно случайно я поступил в студенческий театр. Шугаров, руководитель театра, был отличный мужик, меня любил и давал мне хорошие роли. Мне понравилось находиться на сцене, я участвовал в студвеснах, в кавээнах. Везде, где можно было быть в центре внимания. Я таял, когда на меня смотрели девушки. Однажды я понял, что стану актером, и сказал об этом Шугарову. Он на меня посмотрел с удивлением и спросил: