Выдыхаю.
— Ты… те… тебе нужно было оставить меня, — Адам продолжает умело играть в героя.
— Да, конечно, — отшучиваюсь, — в другой раз обязательно так и сделаю, а сейчас тебе нужно поесть.
— Ты видишь здесь еще кого-то? — стараясь не показывать смущение, произношу я и стаскиваю с него верхнее одеяло. — Давай, ляг поудобнее, я покормлю тебя бульоном.
— Потому что он не голоден и сейчас мирно спит. Послушай, — вздыхаю, — мне есть, что тебе сказать, я в бешенстве после всего, что случилось, но не думаю, что пока ты при смерти у нас получится поговорить. Павел сказал, что тебе нужно набираться сил. Одного сна недостаточно, нужно поесть, Адам.
Он тяжело вздыхает, но не прогоняет меня, и я решаю, что это хороший знак. Суп едва теплый, но не холодный, поэтому решаю не бежать и не подогревать его еще раз. Собираю всю волю в кулак, сажусь рядом с Адамом на постель, беру ложку в руку и натыкаюсь на его пристальный оценивающий взгляд.
— Помоги мне чуть подтянуться и тащи свой столик сюда, с рук, как инвалид я есть не буду.
Я поджимаю губы, потому что желание бросить все, поставить тарелку с супом и оставить его, слишком сильно. Вместо этого я лишь киваю, откладываю бульон и помогаю подтянуть его чуть вверх. Беру столик с едой и кладу его так, чтобы Адаму было максимально удобно.
— Садись со мной, — просит он. — Забирайся на кровать, обещаю, что больше не буду возмущаться.
Звучит заманчиво.
— Садись. И извини меня, что я так… — он стискивает челюсти. — В общем, прости.
Глава 24Обед проходит в полной тишине. Я медленно и молча поглощаю салат и мясо, правда, из приготовленного могу есть только огурцы и курицу с сыром: эти продукты Родион воспринимает хорошо. Помидоры же приходится откладывать.
К моему удивлению, Адам тоже ест в тишине и не пытается меня задеть. Значит, и извинялся он вполне искренне.
— Расскажешь, как все прошло с Машей?
Я дергаюсь. Ставлю вилку на столик и, повернувшись, внимательно смотрю на Адама. Сейчас он не выглядит таким собранным и ожесточенным, как в нашу первую встречу. Теперь он более умиротворенный, что ли, хотя на его лице будто застыла гримаса боли.
— Знаешь, — резко начинаю я, но весь запал высказать ему все, что думаю, куда-то испаряется.
Разве сейчас время высказывать?
— Ты замолчала, — замечает он и его губ касается легкая улыбка.
— Не знаю, что сказать, — отвечаю честно. — Еще утром мне хотелось тебя растерзать за то, в каком положении мне пришлось оказаться, а сейчас…
— Что-то изменилось?
— Все изменилось, — горько замечаю. — Например, что я теперь не смогу уйти, зная, что Маша считает меня матерью. А еще меня мучают угрызения совести, потому что я вижу, как она сомневается, как смотрит на меня, а в ее глазах читается страх. Она боится, что я уйду, представляешь? — с нотками истерики признаюсь ему. — Оставлю их с Родионом на тебя и уйду. Маша сказала, что тебе будет сложно с ними двумя.
— Это вполне в ее репертуаре, — он смеется, но быстро замолкает и смотрит на меня уже серьезно. — Ты собиралась уходить?
Я сглатываю. Собиралась ли я? Скорее да, чем нет. Будущее не ассоциировалось у меня с Адамом, хотя у нас совместный ребенок.
— Я не дам тебе уйти, — серьезно произносит он. — Ты родила мне ребенка, а Маша считает тебя матерью, — отрезает.
— Теперь уже да, — возмущенно произношу я. — Оказывается, так просто! Захотел себе женщину — купил, ребенка — тоже за деньги, маму для дочери — жалостью ни о чем не подозревающей дочки! Интересно, ты всего так добиваешься? Деньгами, угрозами и жалостью? По-другому у тебя не получается?
За гневной тирадой не замечаю, как говорю лишнего и как с каждым моим словом его челюсти сжимаются плотнее. Он злится, хотя причин быть недовольной у меня все же больше.
— Прекрати, — рычит он.
— А вот и приказы, — язвлю. — Так удобно. Деньги, власть, возможности и любая у твоих ног! Жена поэтому ушла? — спрашиваю то, чего явно не должна, но даже если бы в этот момент я думала, все равно не замолчала. Хотелось сделать ему больно, уколоть, ужалить, сделать или сказать что-то, чтобы вывести его на эмоции, ударить так, как и он меня.
— Я сказал — хватит! — резко произносит Адам и быстрым движением отшвыривает столик с посудой на пол.
Звон разбиваемых тарелок эхом отдается внутри, а жесткое тяжелое дыхание Адама режет по нервам. Он не просто злится. Он в ярости. Смотрит на меня так, что все слова и мысли куда-то резко пропадают. Между нами жалкая пара сантиметров, его руки сжимаются в кулаки, а взгляд лихорадочно горит. Мне кажется, что еще мгновение, и он набросится на меня, поэтому не долго думая, хочу отодвинуться и отойти подальше, но он не позволяет.
— Куда собралась? — гневно спрашивает и хватает меня за локоть.
Тянет назад так быстро и сильно, что я оказываюсь опрокинутой на спину, а он — нависающим сверху. Желание спорить и о чем-то спрашивать резко пропадает, когда я понимаю, что даже такой — беспомощный и измотанный, он сильнее меня. Адам с легкостью удерживает мою руку так, что я не могу пошевелиться, а главное, как ему удается, ведь он ранен и еще полчаса назад ему требовалась помощь, чтобы привстать.
Несколько мгновений мы смотрим друг другу в глаза. Свет в комнате приглушен, но даже так я различаю небольшой круг вокруг радужки глаза. У него линзы? Почему-то это осознание вызывает во мне недоумение. Я тщетно пытаюсь понять, почему, но на ум ничего не приходит.
Вместо этого я вижу, как лицо Адама приближается ближе. Он оказывается в паре сантиметров от меня. Так близко, что в нос тут же ударяет ощутимый запах мяты и сандала. Я делаю глубокий вдох и непроизвольно закрываю глаза, наслаждаясь опьяняющим чувством, что разносится по телу.
В голову резко вклинивается Андрей и его настойчиво-приторный аромат недорогой туалетной воды. Именно из-за нее я на долгое время забыла о том, каково это, когда ты наслаждаешься своим мужчиной, когда прижимаешься к нему ближе, утыкаясь носом ему в плечо, и дышишь им.
