хочется верить, что у них появилось более уважительное отношение к людям, и теперь им приходится подумать дважды, прежде чем кого-то ударить». Также проводилось более масштабное сравнение — шестисот участников «Изменения жизни» и такого же количества условно освобожденных. Результат подтвердился: участники программы совершали повторные преступления реже и менее жестоко.
«Изменение жизни» была первой программой в своем роде, и ее результаты все еще считаются предварительными. Но она уже помогла многим и очень выгодна с экономической точки зрения. Один участник обходится приблизительно в 500 долларов — сравните с 30 000 долларов в год за тюремное содержание в случае рецидива. И это еще не главный показатель. После запуска программы к судье Кейну обратились из группы по правам жертв с вопросом, как он посмел выпустить на свободу не отсидевших положенный срок преступников. Кейн ответил: «Представьте, сколько людей не станут жертвами благодаря программе».
С момента появления «Изменения жизни» все чаще судьи внедряют литературу в систему правосудия. В 2008 году двадцать восемь молодых мужчин и женщин осудили за незаконное проникновение и умышленную порчу имущества — они устроили бурную вечеринку в мемориальном летнем домике поэта Роберта Фроста в Вермонте. Вместо тюремного заключения их приговорили к участию в специально разработанном семинаре о жизни и творчестве поэта. В Бразилии и в Италии можно скостить по три-четыре дня срока за каждую прочитанную книгу.
Во многом очевидно, что мы как общество считаем литературу неким излишеством. В 2006 году Верховный суд в решении по делу Бирд против Бэнкса обеспечил право отказывать заключенным в материалах для чтения, несмотря на доказательства, что наличие библиотеки повышает вероятность трудоустройства после освобождения. Векслер в подобных решениях видит явный признак чрезмерной озабоченности общества сухим остатком, в который искусства не входят. «Исходя из крепнущего убеждения, что человек — это экономическая единица, мы можем сказать, что у гуманитарных наук и литературы… мало возможностей изменить ситуацию». Трудно не согласиться. Национальному фонду поддержки искусств регулярно сокращают финансирование, и он скоро может прекратить существование. В 2014 году в 28% нью-йоркских школ не было учителя рисования на полную ставку, а в бедных районах в 40%[181].
Ценности искусства не настолько осязаемые, чтобы в их существовании не сомневались правительственные структуры. Биохимику проще подсчитать размер своего вклада в дело, чем драматургу. Но совместная работа психологов и деятелей искусства изменит положение. Когда Талия Голдштейн начала исследование театра, то столкнулась со скептицизмом коллег-ученых — и энтузиазмом актеров и преподавателей драматического искусства.
«Они хотели доказательств. Доказательств, что делают что-то полезное для человечества. Доказательств, что имеют право на существование».
И доказательства поступают. Искусство — особенно его нарративные формы, такие как литература и драма, — способствует полету сознания. Оно делает эмпатию безопасной и приятной даже в тяжелейших обстоятельствах. Рассказывать истории — один из старейших видов досуга и, как оказывается, один из самых важных.
Глава 5. Избыток сострадания
Постройка Сан-Францисского медицинского центра Университета Каролины в Мишен-Бей обошлась в 1,5 миллиарда долларов. Сердце кампуса — детская больница Бениофф — одна из передовых в мире. У нее зеркальные внешние стены с разноцветными стеклами. В коридорах играет расслабляющая музыка. Картинная экспозиция регулярно обновляется. На подходе к ней меня мутит.
День рождения моей дочери Альмы — лучший день в моей жизни. И одновременно самый страшный. После долгих и тяжелых схваток у жены Альма появилась на свет в операционной больницы Бениофф около двух часов ночи. Мы с женой ожидали услышать плач, но было тихо. Лица врачей и медсестер излучали тревогу. Альма едва выжила. Позже мы узнали, что во время родов она пережила инсульт. Ее отвезли в реанимацию, и она лежала там без движения под инфракрасной лампой.
В первые же секунды жизни Альмы я понял две вещи: во-первых, я хочу всегда и от всего оберегать ее. И во-вторых — что у меня это уже не получилось.
Персонал вереницей навещал нас у кроватки Альмы. Они заходили в пять утра, в полдень, в полночь, иногда на минуту, иногда на двадцать минут, обычно без предупреждения и всегда с новостями. Признаки инфекции исчезли, но внутричерепное воспаление осталось. Судороги не угрожали жизни, но могли остаться как заболевание на годы.
Врачи только объясняли, что записано в карте, но нам казалось, что в их власти изменить ее содержание. После ряда негативных результатов мы молились на способности медиков.
От врачей полностью зависело только то, как они обращаются с нами. Они отвечали на все вопросы и успокаивали нас. Один доктор в предрассветном мраке принес нам плохие новости, а потом целый час говорил со мной об отцовстве. Нашей надеждой на спасение была Лиз Роджерс, неонатолог Альмы и заместитель главного врача отделения. У нее были разноцветные волосы — каштановые, пестрящие сединой и с блондинистыми прядями, а лицо как будто выложено из стеклышек, словно витраж. Говоря об Альме, она ловила наши взгляды печальными глазами. Приходя, она каждый раз обнимала нас с женой, вместе с нами плакала и рассказывала о своих детях.
Я много лет изучал эмпатию, но редко получал ее в такой прочувствованной форме. Врачи, медсестры и лаборанты были нам чужими, но в трудные моменты стали самыми близкими людьми. И так же они относились ко всем.
В отделение интенсивной терапии попадают недоношенные дети, чья жизнь висит на волоске. Они такие хрупкие, что у них может случиться кровоизлияние в мозг, если им поднять ножки. Родители здесь испытывают страх, неведомый другим людям. Если бы печаль светилась, больницу было бы видно далеко из космоса.
Ежедневно Лиз и другие врачи, медсестры и весь персонал сталкиваются с трагедиями — и в этих условиях работают. Потом они идут домой и там ведут себя как будто все нормально, а на следующий день снова готовы полностью выложиться. Они как эмпатические супергерои. Можно ли долго продержаться в таком режиме, и если да, то сколько? Какова цена их сочувствия?
Пока я рассказывал о плюсах переживания эмпатии. Но представьте, что пропускаете через себя чужие чувства круглосуточно. На Манхэттене вы так не пройдете и квартала — и будете хлопаться в обморок каждый раз за просмотром новостей. Если ваш сын сломает ногу, вы впадете в такую панику, что от вас не будет никакого проку.
Если другу будет плохо после тяжелого развода, вы его переплачете. А психолог из вас никогда не получится.
Отдельно взятое эмоциональное переживание нельзя однозначно назвать полезным или вредным[182]. Тревога не слишком приятна, но она придает энергии для преодоления трудностей. Радость — это замечательно, но в крайних проявлениях может довести до
