вслед и слишком поздно понимаю, что он задумал. Мне уже не отказаться и не сбежать. Да я бы и не сделала этого, потому что какая разница чьи именно дети, если ты желаешь им добра?
— Присмотри за Софьей пару часиков — говорит Буров, возвращаясь с одеялом в руках. — Кать, пожалуйста.
У меня нет ни единого аргумента против того, что он предлагает мне. Но я в шоке от того, как все повернулось. Я хотела побыть счастливой на несколько мгновений в его руках.
— Не хочу разбудить. Не хочу напугать. Хочу, чтобы она была под присмотром пока я разбираюсь с нянькой и со Смородиной.
— Паш! Ты в своем репертуаре, черти тебя подери!
— Всего пару часов, — говорит этот великовозрастный детина, поправляя соску в складках одеяла. — За это время ничего не случится.
С момента, как в моих руках оказалась крохотная девочка, мне стало плевать на то, что там хочет Смородина или нянька.
Куда больше меня волнует то, что будет, если малышка вдруг проснется.
А что если у меня не получится справиться с ней, как с племянниками в свое время?
— Осталось совсем чуть-чуть, — повторяю я вновь и вновь пока иду до дома. — Чуть-чуть.
Лялька не отвечает мне, конечно. Она спит всю дорогу до моего дома. Что очень даже радует и обнадёживает. Но она открывает глаза стоит моим ключам провалиться в темную траву.
— Привет, — говорю я, присев и практически тут же замерев.
Пашка — тот ещё клоун и надо признать, что я туда же! Как можно было?!. Я бы не смогла отдать ему младенца, даже если бы доверяла ему на все двести пятьдесят процентов, а он отдал и даже не подумал, что я могла измениться за эти годы.
— Ты только не плачь. Я Катя и не сделаю тебе ничего плохого.
Кроха смотрит на меня светлыми глазами и не делает ничего. Может быть она ещё спит — читала что такое возможно, а может её заинтересовала перепуганная тетка в моем лице.
— Твой…
Я буксую, не зная кем называется Буров, когда берет ее на руки. По идее, Софья приходится ему племянницей, а по-человечески Пашка, удочеривший девочку, приходится ей отцом. Буров так и не ответил мне, что будет, если Машка решит забрать девочку обратно. Но, если нет, то он должен называть себя папкой.
— Паша попросил меня побыть вместе с тобой пока он разбирается с ушлыми тётками.
Я нахожу ключи, не переставая ворковать при этом.
— Почему "ушлыми"? — спрашиваю я, занося кроху к себе в дом.
Он теперь кажется мне совсем маленьким. Кажется, что он совсем не приспособлен для детей. Но ведь как-то живут люди в однушке с детьми?
— Потому что они видят в нем способ поправить свое финансовое положение.
Насчёт Смородиной… С ней все иначе, но не объяснять же мне, что Янка оказалась избалована беззаботной жизнью и вседозволенностью, что теперь спешит вернуть те времена во, чтобы то ни стало. Потому что Буров не то терпел, не то позволял, открывая для себя новые горизонты и проверяя подходят они ему или нет.
— Он говорит, что мне удаются мимолётные знакомства, а сам? — говорю я, укладывая Софью на кровать.
Она смотрится словно жемчужина, упавшая в бурную растительность джунглей и ее светлая кожа, одежда и плед с перламутровым отливом лишь усиливают это впечатление.
— Ему не удается познакомиться ни с кем стоящим — говорю я, включая вентилятор вместе кондиционера. — Он всегда покупается на большую грудь и смазливое личико.
Я сажусь на кровать, раскрывая одеяло в которое закутана девочка. На улице чуть лучше, чем дома, но везде душно. Кондиционеры помогают, но не в конкретном случае. Я боюсь простудить ее.
— Ты такая славная бусинка, — говорю я, наклоняясь к ее тёплому и такому сладко пахнущему телу. — Даже ягодка.
Девочка кряхтит и у меня что-то замирает внутри.
— А где твоя соска, милая? — спрашиваю я, пройдясь взглядом по ее вещам. — Ты же не хочешь пить или, да?
Жаль, что младенцы не говорят и не подают универсальные знаки для всех "кричу потому что попу щиплет" или, "поднимаю ручки потому что хочу на руки".
Они же просто кричат, если что не так и пойми сам, что к чему у этого хрупкого организма.
Я ищу соску и нахожу ее на пороге. Лялька хнычет позади. Ее "игрушка" лежит в траве. Там же, где недавно валялись ключи.
— Нашла! — восклицаю я, приближаясь к кровати. — Сейчас помою, прокипячу и она вновь будет как новенькая.
Я замечаю кое-что. Но мне определенно кажется. Это сродни вере в чудо — мол, вот этот ребенок как-то по-особенному хорошо реагирует на меня.
Но это правда так.
Пока я ношусь с кухонной утварью, водой, газовой конфоркой и баллончиком от нее, Софья хнычет и начинает плакать, но когда я приближаюсь, она перестает это делать и смотрит на меня.
— Очень неудачно он придумал — бурчу я, стряхивая "дудку" от проточной и погружая ее в кастрюльку с закипающей водой.
Режим у малышки сломается и будет плохо всем. Это только один день прикольно, а потом сущее мучение не давать ребенку спать в одни часы, чтобы он спал в другие.
— Ты наверное, думаешь: а что с тобой? Ты такая же, как эта Смородина или нянька!
Хотя, нет. Няня не такая. Она замученная жизнью со всеми вытекающими из этой фразы обстоятельствами, знаками и признаками.
— Я не такая красивая — говорю я, вновь присаживаясь перед малюткой — и умею зарабатывать деньги самостоятельно.
Не умею я разговаривать с детьми на детские темы. Что это вообще такое? Точнее, о чем?
Это размышление о том куда покатился мячик? Или, почему мяукают котята?
Мама не говорила со мной на такие темы. Она обозначала и описывала что-то, но не повторяла это бесконечно, ограничившись одним разом. Максимум двумя. Может поэтому я думаю чуть иначе, чем остальные.
— Это самое главное в жизни каждого человека — продолжаю я, вновь поднимаясь, чтобы выключить плиту и выловить соску палочками для еды. — Независимо от пола.
Я возвращаюсь к девочке, которая за моей болтовней забыла о соске и о плаче. Маленькая копия Буровых засыпает, подглядывая за мной сквозь полузакрытые веки.
— Уметь обеспечить себя и обслужить, потому что другие, от природы, делать этого не обязаны.
Еще несколько минут, я рассматриваю малютку, дотрагиваясь до ее животика. Я думаю что дождусь Пашку и о том, что смогу рассматривать ребенка вечность, удивляясь ее крошечным и таким идеальным чертам. Но уже
