прав, в том, что во мне течет цыганская кровь, моя мать была цыганкой. И так получается, что куда бы мы ни приехали, везде нам нет места. В том селе я работал у одного старого одинокого человека. У него была дочь, но ей не было дела до отца. Я построил ему сарай, отремонтировал крышу. Старик привязался к моим детям. И он подарил мне свою дряхлую лошадь. Она, конечно, помогала в хозяйстве, но поверь, эта лошадь была стара, как сам мир. Старик неожиданно помер, и его дочь приехала за наследством. И тогда ей наговорили добрые люди, что я украл лошадь. Конечно, чтобы я ни сказал, никто и не слушал меня. Я ведь цыган, безбожник, вор и антихрист. На мне стоит клеймо с рождения. Лошадь, в итоге, я вернул дочке старика, но она сказала, что я обманщик, поменял хорошую лошадь на старую и больную. Целая толпа людей собралась посмотреть, как мы будем с котомками и с детьми покидать село. И я благодарен им, что они хоть не плевали и не кидали в нас камни. А теперь жизнь преподносит все новые сюрпризы.
– Вам нужно уехать настолько далеко отсюда, насколько это возможно. Вы другие. Вы отличаетесь ото всех. Вы добрые, а здесь, в этих местах, плохо живется добрым.
– Спасибо, мой дорогой друг. Верю, что мы найдем хорошее пристанище. Я не одинок, у меня есть семья. Но, а что будешь делать ты? Как ты справишься со всем этим?
– Не беспокойся обо мне. Это я вас всех втянул в это. Скоро наступят морозы, и вам придется нелегко, прежде чем вы найдете новый дом, а я как-нибудь справлюсь. Что-нибудь придумаю.
– Иларий, знаешь, что я подумал? – воскликнул Ладо. – А не сбежать ли тебе вместе с нами?
На минуту эта мысль захватила меня, но тут же я покачал головой.
– Спасибо тебе, но я не могу бросить овец. У меня слишком много дел здесь. Я должен узнать, что случилось с братом. И я не хочу быть вам обузой…
– Ты не будешь нам обузой, подумай, до ночи еще есть время, – он похлопал меня по плечу. – Но даже, если ты решишь остаться, приходи попрощаться. И я хочу, чтобы ты пообещал кое-что, – глаза Ладо загорелись. – Пообещай, что приедешь в гости. Как только у тебя получится, как только сможешь, пусть хоть десять лет пройдет, хоть двадцать, пообещай, что навестишь меня. Надеюсь, что я буду еще жив. Обещаешь?
– Обещаю, конечно, обещаю! Но как я узнаю, где ты живешь? Куда ехать-то?
– К морю. Есть такое море, Каральское. На его берегу стоит город Сарал. Там родина моего отца. Мы отправимся туда. Моя фамилия Сури. Когда ты приедешь туда, то, думаю, кто-нибудь да будет знать нас. Эта фамилия достаточно редкая. Я напишу тебе на бумаге это, чтобы ты не забыл.
Мы условились, что Ладо будет ждать меня до двенадцати ночи, если я передумаю и захочу с ним уехать. Но я обещал, что, если даже не надумаю уезжать, приду раньше, чтобы попрощаться.
Печально и страшно было возвращаться домой. На обратном пути у меня все чаще мелькала мысль – а что, если уехать? Бросить овец и уехать к морю с доброй, заботливой семьей Ладо. Овцы бы не пропали, их быстро разобрали бы по домам. Я даже воспрянул духом, представляя, как покину навсегда Холмы. Но я понимал, что это невозможно. Ладо, добрый Ладо, снова из-за меня имел бы проблемы. «Это опасно. Мне нельзя с ними ехать. Я принесу им горе», – размышлял я, подходя к сырому и печальному дому Бахмена.
Вдруг я снова вернулся в реальность: дверь была нараспашку, хотя я точно знал, что закрывал ее. Холодный ветер хозяйничал в доме, нагоняя в него пожухлой листвы. Гадать не нужно было, чтобы понять – в мое отсутствие в дом кто-то приходил, и кто-то хотел, чтобы я знал об этом.
Овцы все были на месте и настойчиво, призывно сообщали, что они недовольны сложившейся обстановкой в последнее время. Обессилено пошатываясь, я наносил им остатки сена, налил воды и, зайдя в дом, упал на койку. Я чувствовал, что во мне зарождалась болезнь, она уже пробралась в мою голову, отчего та стала похожа на большой чугунный котелок. Сердце, словно сельский полоумный звонарь, бездумно стучащий по колоколу железной ложкой, отбивало удары во лбу и висках. Болезнь. Она была сейчас так некстати. Но я ничего не мог поделать. Мое уставшее тело от недосыпа, перенагрузок и недоедания требовало покоя и отказывалось служить. Ноги и руки не подчинялись больше. Моя измученная душа больше не в силах была выдерживать навалившиеся на меня испытания. Тогда я подумал, что все же очень сильно хочу уехать с Ладо. «Я уеду, уеду, – бормотал я, – надо не заснуть. Надо встать, надо встать…». Стараясь сохранить как можно больше тепла, я неловко свернулся в клубок, закрыл глаза и умер.
14
Я встал с кровати и обернулся – на грубо сколоченных досках, застеленных тонким затхлым одеялом, лежало мое тело. Оно было странным, будто поломанным. И я тогда подумал, как же жалко оно выглядит, такое худое, нелепое, уставшее и замерзшее. Мои посиневшие руки, чтобы согреться, стягивали у горла воротник моего прохудившегося серого пальто, которое все нещадно было облеплено колючками. Моему телу было холодно. Но не мне. Удивительно, но мне было очень спокойно. Я вышел на улицу, и на меня подул теплый, по-настоящему весенний ветер, тянувшийся с холмов ароматным цветочным запахом. Я поднял голову и посмотрел на ночное небо, усыпанное миллионами маленьких ярких огоньков. «Неужели это все? Так и закончилась моя невразумительная и бесполезная жизнь? Она закончилась так же глупо, какой была и сама. Я просто заболел, лег и умер. А как же Ладо? Он будет ждать меня. А я ведь почти решил уехать. И он теперь будет жить всю жизнь, ожидая меня, когда я приеду в гости, и не знать, что я умер уже давно, в тот самый день… А девочка Мария? Я так хотел бы ее еще раз увидеть».
За забором, в темноте, поплыл по воздуху светильник. Там кто-то стоял. Мне стало страшно, но я рассердился: «Ты уже умер, Иларий, разве тебе есть что бояться? Что может быть страшнее, чем сама смерть? Может быть ад, о котором говорил отец Виттий? Нет, ад на земле, это я точно понял».
Подойдя ближе, я крикнул:
– Кто ты?
Светильник качнулся. Тишина.
