не сидел на месте, опять начал сильно кусать себя и всех окружающих. Там были новый преподавательский коллектив и новые дети. Стало понятно, что любые изменения ребенок переживает очень тяжело.
Яшка был тем ребенком в саду, которого никто не любит, потому что он всех бьет и кусает. Во время детсадовских занятий между Яшкой и остальными детьми стоял стол, так чтобы он не мог ни до кого дотянуться. При нем всегда была одна из помощниц воспитательницы: она следила, чтобы Яшка не вырвался и никого не побил. Дети его боялись и просто старались держаться подальше.
Что же касается альтернативных способов общения, то уже в последний год в детском саду у Яшки появился специальный, только его, айпад, где была установлена специальная программа для общения. Правила такие же, как и с нашим альбомом: надо выбрать картинку на экране и таким образом сообщить миру о своих желаниях. Подобной, усовершенствованной, программой общения мы с Яшей пользуемся до сих пор. Правда, сейчас он уже может сказать несколько слов так, чтобы его поняли, поэтому программу эту он использует неохотно. В идеале с помощью программы он мог бы расширить общение, рассказав нам, например, о своих чувствах или о том, что было сегодня в школе. Правда, пока мы не достигли такого уровня. Но у нас еще все впереди.
Групповая терапия для мамы. Кому-то помогает, а кому-то – не очень
Первое время у меня было стойкое ощущение, что я пошла в детский сад вместе с Яшей. Воспитатели и специалисты не оставляли меня ни на секунду, они выясняли в мельчайших подробностях Яшину историю: как он родился, когда начал улыбаться, ползать и ходить, чем болел, что он любит есть, а что – нет. Этим вопросам не было конца и края. Я ходила в Яшин сад как на работу. Со мной советовались о том, какие занятия Яше подходят и как их проводить. Приглашали присоединяться к урокам. Сейчас я понимаю, что в подобной активности не было ничего плохого. Воспитатели хотели помочь мне понять своего ребенка, а Яшу – научить общаться с внешним миром так, чтобы его понимали. Но в тот момент я была настолько уставшей, что часть информации от меня ускользала. Я продолжала сопротивляться аутизму и мечтала, чтобы меня просто оставили в покое хоть на какое-то время.
Помимо всего прочего, были обязательные встречи с психологом группы. Я ненавидела эту групповую терапию. Там постоянно надо было что-то записывать на листочках, придумывать какие-то ситуации, брать какие-то карточки или просто рассказывать. Мне было плохо еще и от того, что все эти рассказы других родителей представлялись настолько далекими от наших проблем! Мне казалось, что, если бы у меня были их проблемы, я стала бы самым счастливым человеком в мире. Ну подумаешь, ребенок плохо разговаривает, но говорит же! Это счастье. Ну подумаешь, в три с половиной года ребенок еще в памперсе! Ну снимет рано или поздно – вот делов-то. Ну ест только огурцы и макароны – ну и пусть ест огурцы и макароны. Для меня же на том этапе стоял вопрос выживания. Я начала понимать, что в эмоциональном плане я не тяну своего собственного ребенка: я его боялась, боялась своих чувств к нему. Я старалась сделать так, чтобы он максимальное количество времени был в саду. Он первый приезжал в сад, и последним я его оттуда забирала.
Это был самый тяжелый период в нашем с Яшей совместном существовании. Яшка кусался. Кусался страшно и отчаянно. Настолько, что мои руки от плеча и до запястья были в кровавых следах. Синяки были везде. Мне было ужасно больно и обидно за себя и за свое тело, которое больше мне не принадлежало. Было ощущение, что я живу не своей жизнью. Это были не я и не мои чувства. Я находилась в постоянной молчаливой слезной истерике. И, несмотря на то что какое-то минимальное общение нам с Яшей удалось наладить с помощью карточек и я даже немного стала его понимать, все равно я продолжала сопротивляться его диагнозу. Проблема была еще и в том, что в таком истеричном состоянии, в котором я находилась, я и не могла его принять.
Однажды психолог из детского сада на очередной групповой терапии для родителей разложила перед нами много разных картинок со словами. Надо было выбрать те, что подошли бы к нашему состоянию. Я не знала перевода примерно половины слов. Но из той половины, которая все-таки была мне доступна, я выбрала два: «слезы» и «отпуск». «Слезы» – потому что я постоянно плакала. Даже на этой групповой терапии плакала. «Отпуск» – потому что мне надо было в отпуск. Произнести эти слова перед всеми я так и не смогла. Я начала рыдать до того, как до меня дошла очередь. Поэтому я просто встала и ушла. После этого случая психолог несколько раз встречалась со мной индивидуально. Она пыталась донести до меня идею, что, возможно, специальные таблетки могут помочь как мне, так и Яше.
В конце третьего года Яшкиного сада я наконец-то признала, что не справляюсь со своим ребенком и что мне нужна помощь. Посоветовавшись с врачом, я начала пить антидепрессанты и записалась на психотерапию. Примерно в то же время мы приняли решение закончить с нетрадиционной медициной и попробовать давать Яше успокоительные таблетки для снижения агрессии.
В конце третьего года детского сада Яша был далек от тех знаний, которыми владеет ребенок в шесть с половиной лет. Мы знали точно только то, что он умеет считать до двадцати и раскладывать цифры в правильном порядке, а также сидеть на стуле не вставая около двадцати минут. Это большой успех. В самом начале, когда Яшка только пришел в сад, он не мог высидеть и трех минут. На самом деле Яшка, конечно же, знал намного больше, чем счет до двадцати. Но показать нам это он никак не мог. То есть, если спросить у него, где синий цвет, он иногда показывал на синий, а иногда – не показывал. Помню, как я спорила с воспитательницей, пытаясь доказать, что Яша прекрасно знает и цвета, и названия фруктов и овощей. Но преподаватели говорили, что если один раз Яшка показывает правильно на названный цвет, а во второй раз – нет, это не значит, что он их знает.
Было понятно: чтобы двигаться, надо что-то кардинально менять. В шесть с половиной лет Яков пошел в школу.
Первый раз во второй класс
Да, Яша пропустил первый класс. То есть у него не было первого в его жизни первого сентября. Первой линейки, ну и вообще первого класса у него не было. Дело в том, что в тот год, когда Яшка пошел в школу, первый класс для детей с аутизмом в нашем городе просто не открыли. На целый класс не набралось детей. Поэтому у нас был выбор: либо Яшка пойдет в первый класс в другом городе, либо сразу во второй специализированный класс для детей с аутизмом, но в простую общеобразовательную школу, которая находится в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Мы выбрали второй класс, что, конечно же, дало нам возможность шутить о том, что ребенок у нас такой талантливый и умный, что сразу в шесть с половиной лет поступил во второй класс. Мы до сих пор так шутим.
Я боялась всего. Боялась, что Яша не потянет этот специализированный класс – ну какая школа, если ребенок даже цвета и формы с трудом различает! Боялась, что в школе очень шумно и он будет постоянно закрывать руками уши и не сможет ничего понять. Боялась, что остальные дети из параллельных обыкновенных классов будут его обижать и дразнить. Боялась, что Яша будет обижать этих шумных детей из параллельных классов. И, самое главное, я боялась, что он потеряется по дороге
