который я так надеялся. Почему, даже если ты засыпаешь в одно и то же время, в одно утро ты просыпаешься бодрым и полным сил, а в другое выглядишь так, как будто тебя всю ночь били? Ответа не было, надо было принимать эту данность так, как она есть. Я бахнул еще кофе, чуток взбодрился, мой мозг понимал, что вариантов не было – или бодришься тем, что есть, или весь день ходишь как сонная черепаха. Суровая необходимость для сов – знать, где можно подзарядиться хорошим кофе, когда твоя батарейка на нуле. Я вышел на улицу, Нью-Йорк дыхнул в меня своей золотой осенью. В этой осени не было выматывающей душу тоски, в ней была легкая пауза от безумного скоростного жаркого лета. Как будто звук разом выключили и ты остался в тишине. Это сложно представить, что посреди бушующего, громкого Нью – Йорка можно было поймать эту тихую паузу, но это было действительно так. Осень давала передышку перед тяжелой зимой. Она говорила: «Ты устал, отдохни». Я доехал до Центрального парка. Взял там большой девичий латте и пошел по аллеям пинать желтые листья. Все, чего я хотел в этой жизни – брести по аллеям и пинать желтые листья, и я делал это. Еще и периодически отхлебывая вкусный кофе. Это ли не мечта всей моей жизни? Мне так хотелось, чтобы война между темными и светлыми оказалась просто сном, просто дурным сном. Мне так хотелось мира здесь и сейчас, мира, где правят светлые и где темные даже не смеют появиться на горизонте. Так дешево, за копейки продающие свою душу, жалеют ли они об этом в аду? Там, горя в вечном пламени, истекая кровью от многочисленных ран от бесов, или когда им выворачивают кишки наружу, а тело при этом сохраняет свою чувствительность, думают ли они о том выборе, который сделали здесь, на земле, и о том, что все могло пойти по-другому? Мы никогда этого не узнаем, потому что, Слава Богу, границы наших миров хорошо защищены. Но как же это страшно – из-за одного нелепого решения навсегда погибнуть. Следишь за собой, следишь, как за трехлеткой, который то тянет всякую гадость в рот, то совочком стукает по башке своего друга, то норовит выпасть из окна детского садика, то утонуть в ванной, то крикнет: «Сука!»– какой-нибудь безвинной бабуле, следишь-следишь, и все равно твое тело творит какую то гадость! А потом твоей душе за все отвечай, отдувайся! Ну, где справедливость?! Я встал посреди Централ парка, в распахнутом бежевом пальто, раскинув руки к небу и воззвал: «Господи! Доколе мне быть посреди всех твоих детей самым отстающим? Доколе мне косячить, не замечая этого, а самое страшное, и грешить, когда я знаю, что грешу? Когда же я смогу быть чистым и жить по правде Твоей?» Небо не спешило давать ответы, но я внезапно почувствовал жгучее тепло в груди и сел на скамейку. Вернее, рухнул: внезапно я почувствовал такую усталость, как будто самостоятельно вырубил пол- Сибири ( хотя с этим сейчас успешно справляются китайцы, разэдак за ногу их). Тепло разливалось по моей груди, я понял, что все еще сжимаю на автомате в левой руке стаканчик с латте, на автомате допил холодную молочную жижу. Небо молчало, но от разлившегося по груди тепла я почувствовал внезапное умиротворение. Как будто меня услышали. Как будто там, на небе, считают мои корявые шажки и в курсе всех моих злоключений. Как будто там засчитывают все мои попытки избавиться от всего дурного во мне. Как будто там ставят салатовую галочку напротив моей фамилии, как будто там болеют за меня. Как будто я совсем не одинок. Как будто Он любит меня. Он любит меня. Я заметно набрался сил, пока сидел на этой скамейке. Что-то весомое появилось в моих мыслях, я подкрепился духовно и физически. Встал, отряхнул пальто, выкинул пустой стаканчик из под кофе. Я шел по Центральному парку широко, уверенно. Как будто знал, куда и зачем иду (неа). Длинные полы моего пальто разлетались, я чувствовал себя очень странно, но какая-то неведомая сила тащила меня вперед. Все таким же размашистым шагом (я чувствовал себя, как минимум, Маяковским), я дошел до выхода из Централ парк, вышел и остановился. Что то подсказало мне, что повернуть нужно направо, и я сделал это. На повороте стояли какие-то деревья, уже украшенные для Halloween (ох, как же я не люблю этот сатанинский праздник), и несколько стилизованных под ретро зданий, так же с входами в маленькие магазинчики, украшенные тыквами и скелетами. Самое страшное и ужасное не то, что эти твари пропагандируют свой праздник, самое страшное – это то, как дети готовятся и наряжаются к нему. Темные очень умело вкладывают свои дерьмовые принципы в светлые головы наших детей, и я снимаю шляпу перед директорами тех школ, которые запретили праздновать Halloween в России. Хотя, в общем, я представляю, какое давление они испытали при принятии этого решения. Так победим! Я прошел мимо тыкв с черными глазницами (чтоб вам, големы, пусто было, недолго вам осталось тут, на земле, тусоваться), мимо скелетов и ведьм, красочно развешенных над входами и вошел в один маленький магазинчик, крыльцо которого было совсем пустым, без следа Halloween, по какому то наитию зашел, совершенно не думая и не фиксируя реальность. Очень плохо терять бдительность для агента света, но иногда работает. От открытой двери сработал красный китайский колокольчик с драконами и иероглифами. Продавцом был голубоглазый мужчина неопределенного возраста с седыми, абсолютно белыми волосами до плеч. Он не мог или не хотел говорить со мной. Продавец в магазине очень долго смотрел на меня, не произнося ни слова, а я на него. В его глазах читались снега и морозы Арктики – такими они были голубыми и пронзительными. Он махнул рукой, как будто приглашал меня пройти, и я пошел за ним по бесконечным коридорам подсобок. На каком-то из поворотов моя корона нестерпимо стала жечь затылок. Наконец, мы зашли в маленькую низенькую комнату с сейфом, и, честно говоря, я думал, что голубоглазый начнет открывать сейф. Но нет. Он еще раз взглянул на меня, сказал что то по-китайски и начал вынимать старые занавески из большой корзины для стирки, бросил ожидающий взгляд на меня, и стал помогать ему. Корзина казалась нескончаемой. Вдруг я услышал легкий шум, как от вертолетов, где-то далеко. Лицо продавца исказилось, он что-то сдавленно крикнул и начал поспешно
