могла развернуться, шоссе вело только в ту сторону, а в обратную дороги не было, и только к обеду я поспела к тебе, заодно забрав из школы дочурку.
30 марта 2016 г.
Ручки и пяточки доченьки
Когда мы с тобой умрем, то мы просто вынырнем из воды на том берегу.
Там будут петь птицы. И мы с тобой вместе с ними будем оттуда петь колыбельные нашим внукам.
Там весь мир под ногами просвечивает, как сквозь тонированное стекло, через которое доступ только с одной стороны. А ведь иногда в солнечные дни здесь, на земле, сердце замирает оттого, что кажется, будто видишь, кто сейчас там, за стеклом, и так и хочется помахать им рукой.
И мы оттуда будем целовать ручки и пяточки нашей любимой доченьки, наших внуков и внученек и шептать им всякие ласковые слова на ушко и гладить по волосам каждое утро и на ночь.
Чтобы ей не было так тяжело, мы будем там стирать ей и её деткам футболочки и оттуда пересылать их на голубом шарике. По праздникам мы будем слать ей желтые и зелёные конвертики с открыточками, а у неё в телефоне всегда будет наш номер, чтобы можно было написать нам сообщение, но только в одну сторону. Отвечать мы ей будем цветами, фиалками и жёлтыми крокусами.
Интересно, собирают ли наверху по весне цветы? Если да, то это те самые цветы, которые, как роса поутру, рассыпаны потом по весенней земле.
Мы будем делать уроки за наших внуков, вот придут они из школы, сядут пописать – а все уроки уже сделаны – и можно идти в «Буше» или в боулинг.
А боулинг – это когда у нас там наверху дают салют, то на земле сейчас боулинг. Когда у нас там тихо мерцает небо – то здесь на вечернем небе всходит Луна, – это значит, что мы там сейчас улыбаемся и желаем всем спокойной ночи. У нас Луны нет, вместо нее только лунная дорожка сквозь божественно девственные облачка струится и замирает на небе.
Там нет разницы между оригиналом и его отражением, между улыбкой ангела в тихом облаке и мимолетным движением рыб в нежной поступи вод. Все одинаково отражает друг друга, все сквозит первозданным откровением Божества и его неземным перезвоном в весеннем прикосновении…
Белые лошади летят, как белые перья, развеваясь на ветру волной брызг, ветер просвечивает музыкой звёзд, море пахнет дождём.
Наши души с тобою дымятся солнечным теплом, что огнедышащие лужи после дождя, и отражают тончайшие тени колокольчиков среди нагретой травы.
Сонм запахов, отблесков, воспоминаний, переплетений…
Запах твоей подушки, сплетённый с ранним утром, когда я только что проснулась, чтобы тебя поцеловать. Самое большое счастье – это обнять тебя поутру. Вечерняя ванна, которую мы наливаем для доченьки, пока вечер скользит закатным поцелуем по окнам и сороки над дорожкой в парке играют на дереве на свирели.
Дождь согревает, от дождя расцветают стихи, души наших потомков и радужные блики на крыльях стрекоз. Там от одного полёта этих ангельских крыльев рождается музыка, которую ветер доносит потом до земли.
И она ниспадает на землю в светлом шепоте дождя, в солнечной лавине тепла и трепета, что вдруг просочится и хлынет через окно, в твоих глазах, когда я забираю тебя по вечерам после заседания кафедры и от тебя так упоительно пахнет коньяком. Я так обожаю этот запах, когда им от тебя пахнет, что сижу и жду тебя в машине на автобусной остановке, кажется, только затем, чтобы сейчас вошла ты и я бы снова его ощутила, и это как-то неуловимо связано с ледоходом, идущим через Неву, с корюшкой, с бездонным, отдающим светом сумасшествия, синим вечерним небом, со светящимся кораблём, желтым-желтым на фоне темно-синего неба, что стоит на другом берегу Невы у моста и сияет всеми окошками, чтобы сквозь них запомнить нашу с тобой весну.
Я всегда считала, что на земле больше запахов и звуков, и мне всегда было жаль расставаться с этими звуками. У меня и сейчас ощущение, что я стою по ту сторону и уже машу вдаль. Но небо и вечерние запахи весны, окаймленные солнцем, не могут не говорить мне, что там звуков и запахов больше, и солнце и небо не могут этого не знать. Все знаки и отблески – все суть отражения одного и того же невечернего света, нездешнего, негаснущего никогда, живущего такой многоликой трепещущей и светящейся жизнью, что наше дело – только это по здешнюю сторону наблюдать – и иногда догадываться, как это выглядит с другой стороны.
Больше всего на земле я люблю, когда вечерний тёплый дождь гладит синие-белые спины троллейбусов, нарастает и стихает влажный перебор шин, о, этот звук, а по потолку в тишине пролетает и прячется тень вдруг мелькнувшего внезапного светлячка, выглянувшего из любопытства посмотреть на фейерверк брызг из-под колёс и на миг озарившегося чем-то таким знакомым и родным, пока его не позвали обратно.
В такие вечера мы выходим с доченькой под дождём в магазин покупать ей мороженое и выигрывать магнитики с собачками в автомате. И только Бог знает, сколько её секретов я в такие вечера узнаю.
Мы построим здесь наш домик с тобой, потому что там мы с тобой по вечерам гуляем по аллеям по парку, чтобы посмотреть, как играют на освещённой вечерним солнцем наши внуки в красных панамках.
Ты поешь мне песни там, и я иногда пою тебе тоже, потому что здесь мне так тщательно запрещалось тебе петь, и чтобы спеть тебе песню на земле, за неимением слуха и голоса, я забиралась под лестницу с чашечкой кофе в роддом на Фурштатской и пела оттуда, тогда, когда мимо проходят врачи, и когда они оборачивались и шли посмотреть, кто поёт, быстренько пряталась под лестницу обратно, так что, если бы не запах кофе, меня бы никто никогда не засек. Какая актриса пропала! Потому что, если бы я умела петь хоть на грамм, я бы тут же вышла на сцену, а не разгуливала бы по весенним набережным Фонтанки, отдав нашу доченьку на балет, чтобы никто не услышал, как я пою.
Наверное, там, когда у меня будет побольше времени, я наконец-то научусь заплетать доченьке французские косички, которые обычно заплетает ей парикмахер в салоне красоты на первом этаже нашего дома, потому что при маме у доченьки вечно спереди вылезают волоски, я кляну себя, но никак не могу с этим справиться.
