носить остро обличительный, памфлетный характер.
Одной из основных задач книги являлся показ роли партии в воспитании писательских кадров, в борьбе с чуждыми, враждебными настроениями в литературе.
Была уже продумана и общая композиция книги, продуманы планы отдельных глав, общие характеристики многих персонажей, основные конфликты и столкновения.
Центральный образ книги — писатель, участник гражданской войны Павел Лужский — в общем сюжетном плане противостоял враждебным партии литераторам — декадентам, халтурщикам.
Персонажи романа по замыслу автора были очень разнообразны. Дмитрий Андреевич каждого из них хотел изобразить в самых различных опосредствованиях, не делая из него схемы, не пряча его лица под неподвижной картонной маской.
Убийственную характеристику дает Фурманов одному из «модных» в то время драматургов:
«Многообразен ли, многосторонен ли автор? Нет. Даже наоборот. Лишь полное отсутствие литературного чутья позволяет ему писать на самые разнообразные темы. Ведь для многообразия нужно обладать огромной эрудицией, знаниями, а у автора как раз этого нет.
Драмы его — не драмы, а пустяки. Там ни одного типа, ни одного характера. Язык действующих лиц — это язык автора… Он берется за многое и ничего путного не делает. Разговоры — все на один лад. Патетические тирады против буржуев тошны. Пьесы печет он, как блины на масленице…»
Резко обрушивался Фурманов на верхоглядов, всезнаек, людей, несерьезно относящихся к своему труду, писателей-скороспелок.
Остро ненавидел он всевозможные проявления политиканства, зазнайства, богемщины в литературной среде. В набросках и материалах к роману «Писатели» мы находим ряд эпизодов, в которых разрабатывается эта тема.
С не меньшей резкостью обрушивался Фурманов на организационную толчею, которой часто в кружках подменялась истинно творческая работа. Очень резко критиковал он скороспелые, необработанные произведения. Критика его была дружеская, но суровая.
«Писать надо, — говорил Фурманов, — долго, годами, пока не научишься писать хорошо. Кому нужна безграмотная брехня? Не торопитесь, друзья! Наш лозунг строже, чем где-либо, должен быть лишь один: «Лучше меньше, да лучше»… Я не знаю другой отрасли труда, производства, где бы так просто, бездумно, безоглядочно и даже… цинично относились к продукту своего рукомесла: «Написал, сдал — и ладно!» Пишут всякую дребедень, кому что вздумается, пишут, не зная, не понимая, не чувствуя совсем, словом, вслепую. И нет другой такой области, где безответственная мазня процветала бы так махрово, как именно в области художественной литературы. Ну кто посмеет все-таки писать про какой-нибудь Сатурн, про Мадагаскар, про тарифную политику или что-либо вообще специальное — кто посмеет писать, не зная вовсе ничего? Редко. Бывает, но редко. А в художественном творчестве — да отчего же не взяться? Разве тут есть какие-нибудь каноны, правила, традиции, разве тут обязательны точные знания? Да ничего подобного. Наоборот, чем неожиданней (думают иные храбрецы), тем больше надежд на успех, на внимание. И дуют, кому что охота дуть…»
Портреты отдельных писателей, в особенности портреты отрицательные, в набросках к роману сделаны с большим мастерством. Вот описывает Фурманов образ поэта-проныры Ивана Колобова, поэта, который тычется по всем кружкам, нигде не работает, со всеми запанибрата, у всех клянчит денег. Вот рядом с ним портрет писательницы, которая старается на каждом заседании «втыкать, подтыкать, подпирать, просовывать, контрабандой проволакивать, прошибать сквозь глухую стену, подвешивать неприметно, науськивать, нашептывать, втирать и т. д.». В отрицательных портретах писателей много негодования, много истинной горечи.
Изображая окружающую его литературную среду со всеми ее отрицательными явлениями, бичуя ее, Фурманов в то же время с большой чуткостью относился к молодым начинающим писателям, оказывая им посильную помощь своими советами и указаниями. Он всегда умел отличить настоящее от фальшивого, он всегда искренне радовался каждому творческому ростку. Фурманов понимал, что воспитание молодого писателя — дело не легкое и не простое. Он понимал, как надо отбирать истинные молодые таланты. В своих замечаниях о работе с начинающими писателями Фурманов писал:
«Писательский молодняк надо осторожно, строго, но и любовно отбирать: из тысяч единицы».
Он никогда не льстил молодому писателю. Он говорил:
«Начинающего писателя с самого начала надо брать в шоры и не давать ему останавливаться в росте, тем паче не давать ему садиться на лавры — этого достигнуть можно, разумеется, только строжайше обоснованной критикой материала и предъявлением к автору требований предельных — по масштабу его дарования».
«Писать рассказ торопись, а в печать отдавать погоди, — советовал он одному из «молодых», — рассказ что вино: чем он дольше хранится, тем лучше. Только в том разница, что вино не тронь, не откупоривай, а рассказ все время береди, посматривай, пощупывай — верь, что всегда найдешь в нем недостатки… Когда готов будет по совести, только тогда и отдавай. Никогда не отдавай переписывать начисто другому, переписывай сам, ибо окончательная переписка — это не просто техническое дело, а еще и окончательная обработка…»
5
ЗА ПАРТИЙНУЮ ЛИНИЮ ДО ПОСЛЕДНЕГО ДЫХАНИЯ
Последний период жизни… Трагические события, глубоко потрясшие Фурманова. Дни смерти и похорон Ленина.
Скорбно стоял Фурманов в почетном карауле, потом смешался с толпой, несколько раз проходил вместе с другими мимо гроба, еще и еще раз вглядываясь в лицо Ильича. Бродил по морозным улицам, стоял у костров, прислушивался к тому, что говорят в народе о Ленине.
В ночь после похорон Владимира Ильича Фурманов не мог заснуть. Он опять разговаривал со старым верным дневником:
«Ленин умер… В эти минуты остановилась вся жизнь. Неведомые голоса пели похоронный гимн, телеграфные ленты выстукивали: Ленин умер, Ленин умер. Нам осталось многое сделать, труден будет наш путь, но в руках у нас зажженный Учителем светильник — он разрезает мрак. В руках у нас резец — он рассекает скалы, он прокладывает путь. В мозгу нашем опыт великого учителя, в сердцах наших — его неутомимый гнев ко злобствующему враждебному миру и высокая безмерная любовь к человечеству, к труду, к тому, во имя чего он жил, ради чего ушел преждевременно от жизни.
Прощай, Ильич, — самый любимый, самый нужный человечеству…».
В эти дни, напряженный, как всегда, собранный, глубоко переживающий смерть вождя, Фурманов проводил большую работу в Московской ассоциации пролетарских писателей по увековечению памяти Ильича. Он был организатором ряда сборников стихов и прозы. Глядя на его скорбное волевое лицо, мы все, его друзья, молодые тогда писатели, учились выдержке, умению сохранять присутствие духа в самые тяжелые минуты. В первую неделю после смерти Ильича мы решили все произведения, написанные в те дни, подписывать коллективной подписью писательской организации, как бы неся ответственность всего коллектива за эти книги.
Всегда и везде отстаивая партийную линию в искусстве, Фурманов резко выступал
