разнообразной еды должно было хватить им на целый день.
Они давно хотели вырваться из города, поехать на крутой берег реки, где росли клёны и стояли скамейки, подышать свежим чистым воздухом, полным ароматов свежей травы и отцветающих белых и розовых яблонь.
― Не жалеешь? ― В карих глазах Маргариты отражались солнечные лучи, делавшие их светлее и ярче.
― О чём? ― Женя оторвался от фотоаппарата и посмотрел на… жену.
― О том, что женился и скоро станешь отцом? ― Рита зарылась ладонями в его волосы, коснувшись кончиками пальцев скулы. ― Нам ведь не двадцать лет.
― Именно поэтому и не жалею. Всё мы успеем, Рита, всё. ― Он привлёк к себе Маргариту, провёл ладонью по её плечам и спине, очертил округлый живот, чуть задержавшись на нём.
Трогать живот Риты было приятно и интересно. Женя годами копался в прошлом, теперь настал момент прикоснуться к будущему.
― Рита, ― произнёс Женя. Ему перестало хватать воздуха. ― Спой, пожалуйста, ту песню, которую ты пела утром в душе после защиты Антона.
― «Поверь»? ― Рита провела рукой по волосам, заправляя за ухо длинную рыжую прядь. Ломкость волос прошла, сейчас локоны наливались цветом и густотой. Женя знал, что после родов волосы отомстят за красоту, но сейчас только любовался золотым солнечным сиянием. ― Хорошо, ― она вздохнула и, устремив взгляд на светло-зелёные кроны клёнов, запела:
― Мне бы спать бы и спать на вороньем крыле, когда чёрные гладкие перья щекочут плечо, ― Маргарита сделала короткую, как вздох, паузу и продолжила: ― Лепестки темноты холодеют в золе, а к полуночи будет от полной луны горячо.
Её голос обволакивал, а шелестевшие над головой резные листья двигались точно в такт мелодии.
― Невозможно в себе хранить этот яд, так открой же в ночи виноградную драконью кровь!
И то верно: слишком много яда ― одиночества, горечи, ехидства ― хранил в себе Женя на протяжении жизни. Пришла пора избавиться от него, глотнув драконьей крови.
― Ты мне ворон, ты мне ветер, когда зима придет, её встреть ты ― дай ей песен, дай ей пищи, дай же ей всё, чего она ищет.
Маргарита будто пела про себя. И него. В первый раз он не смог дать ей ничего, теперь постарается положить к её ногам мир. Ту его часть, которая ему подвластна: бескрайние поля и темнохвойное море тайги.
― Во тьме лишь твоя мне нужна рука, и броня оперения легка, крепка.
Они были птицами, и теперь Женя предложил Рите руку и сердце ― и она их взяла.
― Из подземного мира и вверх, и вверх ― поверь, я верю, и ты поверь, поверь, я верю, и ты поверь, поверь, поверь.
«Я поверил, ― подумал Женя, прижимая к себе Маргариту. ― Захотел поверить».
― Так просто ты на этот раз не отделаешься, ― усмехнулась Маргарита, отпивая из высокого фужера сок. ― Я пела тебе сотни, если не тысячи раз. Теперь и ты спой мне.
― Я? Спеть? ― Женя с удивлением посмотрел на Риту. Шампанское уже ударило в голову, и он чувствовал себя лёгким и окрылённым. Даже как будто стал моложе. ― Я пою, только когда выпью.
― А чем ты сейчас занимаешься? ― Рита забрала у него фотоаппарат и сделала несколько снимков. ― Лучшие кадры получаются спонтанно, когда этого не ждёшь, ― пояснила она. ― Ну, давай, спой мне, Евгений. Пожалуйста.
― Что петь? ― Женя растерялся. Обычно он подхватывал песни уже на середине первого куплета и никогда не начинал сам.
― Что угодно. ― Рита села на скамейку и, отложив фотоаппарат, устремила на него пронзительный взгляд из-под полуопущенных густых ресниц.
Женя задумался, и вдруг память услужливо подкинула ему один фрагмент: он вместе с Шуриком Малиновским ― заведующим стационаром местного университета ― мчат по полевой дороге, а в колонках играет ДДТ.
Женя вздохнул, собрался с силами и запел:
― Выживший после удара НАТОвской лютой зимы город созрел для пожара, пыли и гари весны.
Ему казалось, что он поёт про самого себя, что это он ― человек в прокисшей одежде, сбросивший с себя тонны льда прошлого и отчуждения. Он пережил зиму, расцвёл весной, а теперь наслаждался летом.
― Я живой, я лечу по каналам любви. ― Женя и правда летел. Ведь он был, в конце концов, темнокрылым Гамаюном, который нашёл свою Сирин. ― Я живой, я цвету, если хочешь, сорви. ― Всё для Маргариты, сидевшей и с любовью в глазах слушавшей, как он поёт для неё. ― Я живой, я тону у тебя на руках. Город мой… Живой!
