Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Когда снова открылась дверь и зашла Каналина, счет времени уже окончательно потерялся. Я четырежды поел и дважды ощущал голод, но два дня прошло или четыре, не понимал. Каналине опять принесли стул, я же остался на полу. Мне не дали ничего, кроме отхожего ведра.
– Что на стенах? – осведомилась Каналина.
Стена, под которой я обычно сидел, покрылась маслянисто-черными пятнами. Спиннера не удивила, но разозлила эта неопрятность.
– Дерьмо из Морока.
Каналина уселась, разложила бумаги, достала перо и, наконец, заговорила:
– Хочу сообщить вам, что на меня давят, понуждают завершить наше дело как можно скорее.
– Это угроза?
– А есть другие варианты?
– Какой завидный профессионализм.
Она сделала вид, что не заметила насмешки, и принялась засыпать меня вопросами про Дантри Танза. Некоторые из них оказались новыми. Каналина пыталась выяснить, знаю ли я об исследованиях Дантри в области плетения света. Ответы мои выходили скупыми и, в общем-то, бесполезными. Конечно, лучше было бы помолчать, но я не удержался и, признаюсь, злоупотребил сарказмом.
– Не понимаю, – вздохнула Каналина, – с чего математику, не умеющему плести свет, так зацикливаться на идеях, которые трудно понять и самим спиннерам.
– Наверное, это сильно вас бесит, – брякнул я.
Она положила перо, сняла очки в роговой оправе, взгляд ее потяжелел. Мне нравилось лицо Каналины, но в нем недоставало плавности: угловатые брови, острый нос.
– Мне передали новые сведения о вас. Сперва вы виделись мне неким безумцем, отшельником, живущим в Мороке. Я знала о вашем прошлом в «Черных крыльях» – и, к моему удивлению, остальное тоже оказалось правдой. Вы убили Тороло Манконо прямо в зале суда и не меньше двух дней руководили обороной Валенграда. И потому ваше предательство для нас – еще большее разочарование.
Ну что тут скажешь? Я блекло глянул на Каналину, та постучала пером по бумаге.
– Вы видели Глубинного короля?
– Шаваду? Да, видел.
Тяжело было это вспоминать. Сгусток глубокой тьмы, черные тени, лязг железа. Чем дальше, тем помнилось меньше, словно реальность пыталась стереть всякий след существования Шавады. Но временами, когда я клал руку на песок и настраивался на спрятанное в памяти, то ощущал Глубинных королей и среди них, эхом, след Шавады. Даже после того, как Безымянные вырвали у Шавады сердце и скормили его силу машине Нолла, он, существо космической значимости, не исчез бесследно.
– Маршал однажды сказала мне, что все мы живы благодаря сестре графа Танзы и вам.
– Давандейн частенько несет чушь, но тут она права. Может, вам стоит переговорить с ней, посмотреть, как маршал отнесется к моему заключению?
– Но ведь вы защищали нас. Что же переменилось? – спросила Каналина.
– Все переменилось. Давандейн взялась воевать с собственным городом. «Черные крылья» стали похожи на собственную тень. А мне кое-что сделалось ясно. Ни Машина, ни Безымянные, ни Цитадель не значат вообще ничего. Есть только я. Только я веду эту гребаную войну так, как следует. Вот и оставьте меня в покое. О духи, с чего, мать вашу, я торчал в Мороке столько лет?
– Не знаю. Скажите.
– Наверное, от любви к одиночеству.
– Капитан, я была там. Призраки не дают остаться в одиночестве. Для одиночества есть масса куда более безопасных и мирных мест. Поразительно, и как вы, совсем один, выживали в Мороке.
Я поднял свою бронзового цвета руку, в мозолях и наростах, зеленых и красных пятнах, с множеством старых шрамов поверх татуировок в честь мертвых. Повертел ею в безжалостном сиянии фоса и спросил:
– Вы считаете это выживанием?
Глава 12
Я потерял счет времени. Сколько раз появлялась еда? Сколько раз я использовал ведро? Сон был слишком глубок. Может, в еду добавляли снотворное? Я не замечал, как ее приносили. Заходила ко мне одна Каналина. А разговаривали мы лишь о том, что я делал в Мороке, где искать Дантри Танза и какие у него планы.
Это скверно – оставлять человека наедине с его мыслями. Они снова и снова кружат, уходят, возвращаются, подстегивают сомнения, и в конце концов ты начинаешь сомневаться буквально во всем. Люди не созданы для одиночества. Похоже, белая камера начинала действовать.
Ни дня, ни ночи, только яркий мертвый свет. Если колебания в токе фоса заставляли свет мерцать, я вздрагивал, всматривался – вдруг увижу потерянное? Тщетные надежды. Эзабет ушла из моего мира. Я знаю, чего ей стоило защитить меня, когда Саравор пытался обрести божественность. Теперь Эзабет очень редко говорила со мной, все больше походила на уцепившийся за память призрак.
Мое бедро исцелилось. Такой перелом прежнего меня уложил бы в постель на месяцы. Но где-то между шестнадцатым и двадцать пятым приемами пищи я вообще забыл о переломе. Если нечем заняться, кроме собственного тела, можно проводить время двумя способами. Первый представлялся мне слишком унизительным. Поэтому пришлось выбрать второй – тяжелейшие тренировки. Я уже много лет не упражнялся так, как в юности. Пришла пора восстановить навыки. У меня не имелось снарядов, и я использовал для прокачки мышц исключительно само тело. Одни упражнения выполнялись для концентрации, другие – для изнурения. Моя рука снова сделалась сильной, пальцы все еще слушались мало, но перестали болеть. Я загонял себя так, что падал лицом в лужу собственного пота и отключался, проваливался в сон.
Однажды я очнулся от рваного, беспокойного сна и обнаружил себя в Мороке. Конечно, перенестись туда я не мог, но картина сна – пустыня под расколотым небом – сохранилась: краснота, грубый песок и черные скалы. На камне сидела Ненн и перекидывала нож из руки в руку.
– Что со мной происходит? – спросил я.
– Хрен его знает. А со мной?
Да уж, полезная информация.
– Ты – пустое место. Лишь отражение моего внутреннего «я».
Ненн подбросила нож, поймала его за лезвие.
– Все мы отражаемся друг в друге и существуем в чужом сознании больше, чем в своем собственном. Кажется, ты один – но нет. Я это узнала поздновато. Ровно перед тем, как ы-ы-ы…
Она сделала вид, что вспарывает себе живот и вытаскивает кишки.
– Я не должен видеть тебя здесь.
– Наверное, и не видишь. Говорила же: ты просто двинулся.
Я моргнул. Исчезли краснота, изломанное небо, вонь Морока. Осталась только белизна камеры.
Проходили дни, а может, и не проходили, поди пойми. Даже если луны провалятся в тартарары, отсюда этого не увидишь. Ненн являлась и пропадала, иногда задерживалась на мгновение, иногда ждала, пока я проснусь. Большую же часть времени один я наполнял камеру звуками: пыхтением, вскриками, отрывистым кашлем. От кашля болело в груди, на губах появлялась черная липкая слизь. Я столько дерьма размазал по стенам, что впору было называть камеру не «белой», а «серой». Порой боль оказывалась сильнее меня, и я падал на колени. В иные минуты она лишь добавляла решимости.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
