Книга Гертруда - Герман Гессе

Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44

И все, однако это было признание, ибо она произнесла эти слова с невольной серьезностью. Я же усмотрел в них надежду для себя и в душе был ей благодарен.

Я очень охотно повторил бы вопрос, который задавал ей летом. Перемену в ней, смущение и робкую неуверенность, которую она иногда выказывала именно передо мной, я, при всей моей скромности, склонен был воспринимать как благоприятные для меня признаки. Я растроганно наблюдал, как, по-видимому, больно задета ее девичья гордость и как отчаянно она защищается. Однако не осмеливался что-нибудь сказать, она вызывала у меня жалость своей неуверенностью, к тому же я считал себя обязанным соблюдать данное мной обещание ждать. Я никогда не умел вести себя с женщинами и совершал ошибку, обратную той, какую делал Муот: вел себя с женщинами, как с друзьями.

Поскольку долго считать свои наблюдения ошибкой я не мог, а изменившееся поведение Гертруды понимал лишь отчасти, то сдерживал себя, стал бывать у них немного реже и избегал интимных разговоров с нею. Я щадил ее, мне не хотелось ее пугать и усугублять ее робость, ведь она явно страдала и была в разладе с собой. Как мне кажется, она это заметила и оценила мою сдержанность. Я надеялся, что с концом зимы и оживленного светского общения для нас обоих опять наступит спокойное, прекрасное время, а до тех пор решил ждать. Однако мне часто становилось бесконечно жаль прелестную девушку, и против собственной воли я и сам понемногу забеспокоился и почувствовал, что нависает какая-то опасность.

Наступил февраль, я с нетерпением ждал весны и страдал от этого напряженного ожидания. Муот тоже редко показывался у меня, правда, этой зимой он был очень загружен в Опере и стоял перед выбором между двумя недавно полученными лестными приглашениями в большие Театры. Любовницы у него теперь, видимо, не было, во всяком случае, после его разрыва с Лоттой женщин я. у него больше не встречал. Недавно мы отметили день его рождения, с тех пор я его не видел.

И вот я почувствовал, что мне его не хватает — я начал страдать от перемены в моих отношениях с Гертрудой, от работы через силу и зимней усталости и отправился к нему, чтобы поболтать с ним, как встарь. Он поставил передо мною шерри и начал рассказывать о театре, а вообще был какой-то усталый, рассеянный и удивительно мягкий. Я слушал его, оглядывал комнату и только что собирался спросить, был ли он опять у Имторов. Вдруг, равнодушно скользнув взглядом по столу, я увидел на нем конверт, надписанный рукою Гертруды. Я не успел еще толком подумать, как во мне взметнулись испуг и горечь. Конечно, это могло быть просто приглашение, обычная вежливость, но я уже в это не верил, сколь бы мне того ни хотелось.

Мне удалось сохранить спокойствие, и я скоро ушел. И против собственной воли все понял. Это письмо могло быть приглашением, каким-то пустяком, случайностью — но я знал, что это не так. Вдруг я увидел и постиг все, что было, что произошло за последнее время. Конечно, я намеревался проверить свои наблюдения и подождать, однако эти мысли были только предлогами и увертками, на самом деле стрела вонзилась, рана кровоточила и нарывала, и, когда я пришел домой и сидел у себя в комнате, оцепенение медленно прошло, уступив место страшной ясности, которая пронзила меня холодом и дала почувствовать, что теперь моя жизнь разбита, а вера и надежда — уничтожены.

Много дней подряд я не мог ни плакать, ни испытывать боль. Не раздумывая, я решил покончить с жизнью. Вернее, воля к жизни во мне уснула и, казалось, исчезла. Я обдумывал смерть, как операцию, которую непременно надо совершить, не размышляя о том, приятна она или нет. К числу дел, какие я должен был предварительно выполнить и выполнил, относился прежде всего визит к Гертруде, чтобы получить от нее, в известной мере для порядка, уже ненужное моим чувствам подтверждение. Я мог бы получить его у Муота, но, хотя он казался мне менее виноватым, чем Гертруда, пойти к нему было свыше моих сил. Я пошел к Гертруде, не застал ее, на другой день пришел опять и несколько минут беседовал с ней и с ее отцом, пока он не оставил нас одних, полагая, что мы собираемся музицировать.

И вот она стояла передо мной, и я еще раз с любопытством посмотрел на нее, слегка изменившуюся, но все такую же красивую, как раньше.

— Простите, Гертруда, что мне приходится снова мучить вас. Летом я написал вам письмо, могу я сейчас получить на него ответ? Я должен уехать, возможно, надолго, иначе я подождал бы, пока вы сами…

Она побледнела и удивленно воззрилась на меня, и, чтобы помочь ей, я продолжал:

— Не правда ли, вы принуждены сказать «нет»? Я так и думал. Хотел только убедиться.

Она печально кивнула.

— Это Генрих? — спросил я.

Она кивнула опять, но вдруг испугалась и схватила меня за руку,

— Простите меня! И не причиняйте ему зла!

— Этого у меня и в мыслях нет, вы можете быть спокойны, — сказал я и невольно усмехнулся, ибо мне вспомнились Марион и Лотта, которые тоже были так боязливо преданы ему и которых он бил. Возможно, Гертруду он будет бить тоже и сокрушит ее покоряющее величие, да и всю ее доверчивую натуру.

— Гертруда, — начал я опять, — подумайте хорошенько! Не ради меня, я знаю, на каком я свете! Но Муот не даст вам счастья. Прощайте, Гертруда.

До сих пор моя холодность и спокойствие оставались непоколебленными. Только теперь, когда Гертруда так воззвала ко мне, тоном, напомнившим мне Лотту, когда она посмотрела на меня совершенно подавленная и сказала:

«Не уходите так, этого я от вас не заслужила!» — сердце у меня чуть не разорвалось и мне стоило больших усилий сдержаться.

Я подал ей руку и сказал:

— Я не хочу причинять вам боль. Генриху я тоже ничего плохого не сделаю. Но подождите все-таки, не давайте ему власти над собой! Он губит всех, кого любит.

Она покачала головой и выпустила мою руку.

— Прощайте, — тихо промолвила она. — Я не виновата. Не думайте обо мне плохо, и о Генрихе тоже.

С этим было покончено. Я вернулся домой и продолжал готовиться к задуманному, как к деловой операции. Правда, меня тем временем душила боль, и сердце мое обливалось кровью, но я смотрел на себя как бы со стороны и не занимал этим свои мысли. Не имело значения, как я буду себя чувствовать в оставшиеся мне дни и часы — хорошо или плохо. Я сложил по порядку кипу нотных листов, на которых была написана моя опера, и заодно написал письмо Тайзеру, ради того чтобы мое сочинение, если это возможно, было сохранено. В то же время я напряженно раздумывал над тем, каким образом мне умереть. Мне очень хотелось пощадить моих родителей, однако я не находил такого вида смерти, который дал бы мне подобную возможность. В конце концов, это было не так важно: я решил убить себя из револьвера. Все эти вопросы всплывали передо мной как что-то призрачное и нереальное. Прочным было лишь убеждение, что дальше мне жить нельзя, ибо под ледяной оболочкой моего решения я уже смутно предчувствовал весь ужас той жизни, какая мне предстояла. Она гадко смотрела на меня пустыми глазами и была бесконечно безобразнее и страшнее, нежели мрачное и довольно-таки безразличное представление о смерти.

Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44