в руках пластмассовую прозрачную коробочку.
– Бинго, миссис Холмс.
– Ты всегда такой? – она подходит ближе, открывает аптечку и начинает ковыряться там, видимо пытается понять, где лежит перекись и лейкопластыри.
– Всегда. А ты?
– А что я?
– Всегда бегаешь спасать брата, который тебя ни во что не ставит? – язык несет меня, надо бы заткнуться, иначе обломлюсь с сексом. Но у меня манечка – говорю, что думаю. За это многие ненавидят.
– Он дурак, – вздыхает неожиданно Ульяна. И нет, не кидается в меня колкими фразами, защищая брата. Удивительно. – Будет больно, кричи. – Сообщает, делая шаг навстречу. Она держит бутылочку с перекисью и ватную палочку. Чуть наклоняется, от чего ее пушистый хвост падает вниз, оказываясь в зоне моего носа. Пряди вкусно пахнут – клубникой.
– Мне не бывает больно, – смотрю на нее снизу вверх, но Ульяна этого, конечно, не видит. Она подносит перекись к моей брови, капает и зачем-то дует. Такой вроде бы обычный жест, но меня пробирает. Слишком заботливо и нежно выглядит махинация. Сердце подпрыгивает, пульс частит, а она продолжает дуть. Аккуратно касается ранки, медленно подтирает сгустки крови. Черт! Даже врачи неотложки не бывают такими милыми с пациентами при смерти.
– Ринг – это опасно, ты часто бываешь там? – спрашивает будничным тоном, словно мы сто лет знакомы. Меня напрягает этот тон, этот вопрос, и то, что она стоит так близко, дует на рану.
– Жизнь вообще опасная штука, можно и с крыши упасть, и камнем по голове получить.
– Это стечение обстоятельств, а здесь намеренное попадание в цель.
– Вот как? – Ульяна заклеивает бровь пластырем и наклоняется ниже, останавливая взгляд на моих губах, я же в свою очередь на ее. Замечаю, как ее скулы покраснели, зрачки расширились, дыхание участилось. Мы думаем об одном и том же – о сексе, о поцелуях.
Снежинка подносит бутылочку, и капля перекиси попадает на мои губы. Она снова начинает дуть, непонятно для чего. Пульс у меня достигает ста сорока, в штанах становится тесно, тело изнывает в предвкушении блаженства.
Хочу ее.
Мысль стреляет в лоб. Бескомпромиссно. Разрывает вены, каждую клетку. Я обхватываю пальцами шею девчонки, резко дергаю на себя, и страстно впиваюсь в ее губы.
Глава 19 – Ульяна
Губы обжигает, пульсирует, нежно покалывает. Не сразу осознаю, что отвечаю на поцелуй. Тело обмякло, растеклось лужицей перед Никитой. На языке сладость вперемешку с кровью. Его пальцы сжимают мою шею, крепче и крепче. Его руки попадают мне под майку, так настойчиво скользя шершавыми подушечками по разгоряченной коже.
Осознание пришло позже, когда Новиков почти усадил к себе на колени. Он не скрывает желаний, и одна мысль, что меня хочет кто-то вроде него, дико заводит. Однако потом будет больно, сердце разорвётся. Я должна остановиться. Секс – не любовь, продолжения не последует. Этот парень имеет каждую, для него я очередной триумф на деревянной полке.
Стой, Ульяна.
Приди в себя.
Очнись от сказочного дурмана.
Не целуй его.
Сила воли возвращается внезапно, я отталкиваю Ника, вырываясь из его объятий. Секунду смотрю на парня, на его пушистые ресницы, миндалевидный разрез глаз, прямой нос и припухшие губы. Безумно красивый. Наверное, Аполлон выглядел также, подобно запретному плоду. Меня тянет и прошибает током одновременно.
– Я тебе говорила! – с придыханием произношу, ощущая, как пульсирует венка на шее. Сердце отбивает сумасшедший ритм, в явном непонимании, почему поцелуи и прикосновения закончились.
– Ты меня целовала, – его губы растягиваются в насмешливой улыбке.
– Не правда! – возмущаюсь я. Отхожу от Новикова, беру аптечку. Мне нужно занять чем-то руки, иначе выдам себя по полной. Хотя, кажется, он итак понял. Он вообще слишком много понимает.
– Ну ладно, я тебя целовал. Какая разница? Что тебя останавливает? Секс – это приятно, ну во второй раз уж точно. Или постой, – Ник делает многозначительную паузу, заставляя перевести на него взгляд. – У тебя был кто-то после? Только не говори, что это тот урод, который тра*ался в туалете?
Мне вдруг становится стыдно. И нет, это не тот стыд, от которого прячут голову под ковер. Я теряюсь от воспоминаний, они нагрянули яркими вспышками. Ночь. Общага. Студенческая кушетка. Мои стоны. Его поцелуи. Безумие.
– Какая разница? – поджимаю губы, ощущая, что пальцы все-таки потряхивает. Закрываю аптечку. Надо уходить отсюда, мне не нужны очередные больные желания, после которых буду мечтательно страдать. Я – не дурочка.
– Значит, не было, – констатирует Никита запросто. Видит насквозь что ли.
– Кажется, дальше ты и сам справишься со своими ранами, – надеюсь, мой голос прозвучал уверенно. Разворачиваюсь и выхожу из кухни.
– Поэтому твой парень и тра*ахался с другими, – летит мне в спину. Новиков не выходит в коридор, он даже не видит меня – между нами стенка. Но его фразы задевают, режут по больному.
– Не можешь принять, что не все девушки будут раздвигать перед тобой ноги? – прикрикиваю, опускаясь на корточки, чтобы завязать обувь. Пальцы продолжают дрожать, и махинация со шнурками затягивается.
– Отнюдь, – Ник неожиданно появляется в проеме. Облокачивается одной рукой о дверной косяк, скользя по мне надменным взглядом. Забавляется. Я его забавляю, это читается в каждом движении, в его повадках. Он чувствует себя царем, я чувствую себя той, кого загоняют в угол – добычей.
– Ты, как и все, – продолжает Новиков. – Человеком двигают желания. Мы не далеко ушли от живности. Можешь пытаться сопротивляться, но твое тело говорит обратное.
– Если так, – поднимаясь с корточек. Натягиваю улыбку, становится обидно. Верно, в его глазах, я – как все. Сегодня есть, завтра нет. – То щелкни пальцем и утоли свою жажду. Не будет ведь разницы, Никита?
– Обратно не повезу. Не заблудись, Снежинка. – Новиков последний раз скользит по мне взглядом, в котором читается и желание, и насмешка. Затем уходит на кухню. Не прощается.
Меня будто бьет под дых такое отношение. В нем слишком много оттенков, но самый главный – Нику плевать. Он ничего не вкладывает в знакомство со мной, в помощь. Он делает только то, что хочется, только то, от чего получает удовольствие.
Обидно. Меня внезапно накрывает волна разочарования.
Хлопаю дверью, убегаю из дорогой квартиры. В ушах гул от разъяренного сердца, в воздухе звуки моих шагов. Расплакаться бы, но
