стороне — Кладдах. Место отмечает Пирс Ниммо. Перед тобой лежит Голуэйская бухта, почти различимы Аранские острова. Если когда-нибудь повезет или всерьез разбогатею, туда и соберусь — хотя бы устроить базу. Крики чаек, запах океана, дышится большими глотками и хочется вознести молитву благодарности. Для артистов должно быть обязательным жить там — оазис души. А уж если день солнечный, то, Пресвятый Господи, ты словно избран.
И день был очень солнечный.
Здание оказалось сплошь стеклом и светом, так и колыхалось, словно мираж.
Девушка на стойке — молодая, красивая, — чирикнула:
— Доброе утро.
— Еще какое. Я Джек Тейлор, к мистеру Клэру.
Ее явно обрадовала моя цель, она сказала:
— Присаживайтесь, сэр, я ему позвоню. Не хотите ли чаю, кофе?
— Эм-м, нет, не надо.
Через пять минут меня провели в кабинет Клэра. Декор дзенский — никаких наворотов, все по-спартански. Очередная скульптура Джона Биэна — бронзовый бык. Меня он заворожил. Так и хотелось сказать: у моего стряпчего похожая штуковина.
Обычно я не разбираюсь, красив мужчина или нет — мужики это считывать не умеют.
Теперь разобрался.
Он был великолепен и сам это знал. Копия Майкла Лэндона из «Маленького домика в прерии». Который еще снимался в том тошнотворном сериале про ангела, как «Уолтоны», но с крыльями. Майкл Клэр был высоким, загорелым, в нешуточно дорогом костюме. Должно быть, уже пятьдесят, но на вид больше сорока не дашь.
Вот гад.
Он протянул руку:
— Нравится бык Биэна? Опишите одним словом.
— Эм-м, смелый?
Ему понравилось, он улыбнулся, не опуская руки, спросил:
— Мистер Тейлор, секретарша может вам что-нибудь принести?
Я взял его руку — и он чуть не раздавил мне пальцы. Привычка мачо, борьба за превосходство.
— Нет, спасибо, она уже предлагала, и, пожалуйста, зовите меня Джек, — сказал я.
Он был рад, по крайней мере с виду, освободил мою искалеченную руку, зашел за тяжелый стол, сел, улыбнулся, снова взглянул на быка:
— «Смелый» — интересное описание этого произведения, но ты здесь не для того, чтобы обсуждать искусство… Итак, Джек, — я в таком случае Майкл. Чем могу помочь?
С чего бы он так любезен? Должен же понимать, что я расследую убийство священника, а значит, он подозреваемый. Его акцент не был откровенно британским, но где-то в том районе. У ирландцев есть ворчливое название «отполированный».
— Я говорил о смерти отца Джойса с Томом Ридом, — сказал я.
Он качал головой с обреченным лицом, сказал:
— Бедняга Том, жаль его.
— Да? Почему?
Майкл улыбнулся — прекрасные зубы, белые, ровные, блестящие. У меня тоже прекрасные зубы, но не свои.
— Брось, Джек, этот человек — тяжелый случай, — сказал он.
Я удивился, выдал это, сказал:
— Мне показалось, он вполне держит себя в руках.
Майкл терпеливо улыбнулся — мое любимое выражение, сразу завожусь, — сказал:
— Как легко тебя задурить.
Задурить? Меня-то?
Не успел я ответить, завизжал мой телефон. Я скривился, как когда чуешь лошадиный навоз, пробормотал:
— Надо было выключить.
Он пожал плечами.
— Ответь, а я пока организую нам кофе.
Он вышел из офиса, и я сказал:
— Да?
— Джек, это Коди. Не бросай.
— Что тебе надо?
Я ответил с гранитом в голосе. Он заметил, выпалил:
— Я его нашел.
Возбужденно, ликующе, радостно. Я спросил:
— Кого нашел?
— Сталкера. Я его нашел.
Я был изумлен, но признался ли в этом?
Не-а.
Сказал:
— Ну и что, теперь все из тебя тисками вытягивать?
Его радость поостыла.
— Прости, я… эм-м… Его зовут Сэм Уайт, живет на Сент-Патрик-авеню…
Помолчал, подождал. Я рявкнул:
— Возраст, род занятий?
— А, да, двадцать восемь, безработный… и живет один.
— Уверен, что это он?
— На сто процентов.
— Ладно, сегодня вечером встречаемся в пабе «У Ричардсона» в семь. Сможешь найти?
Я слышал его обиду.
— Да, да, смогу, — сказал он.
Я сбросил звонок.
Жесткий до конца.
Майкл Клэр вернулся с двумя дымящимися чашками, вручил одну мне, сказал:
— Решил, ты не из тех, кому нужны блюдца.
Понимай как хочешь. Алкоголики страшатся блюдец, ложек — всего, что выдает дрожь в руках. Сами посмотрите, как ложка выделывает джигу, а блюдце — полное фанданго. Или он принял меня за невежду, непривычного к этикету? Или, блин, может, так действительно проще.
Он улыбнулся, словно читал мои мысли, спросил:
— Молоко, сливки, сахар?
— Черный — отлично.
Так и было.
Я попытался вернуться к теме, спросил:
— Ты говорил, Том не совсем… в себе?
Он разглаживал морщинку на брюках, сказал:
— А ты не отступаешь, да? Как говорится, сразу к делу? Я занятой человек, да и у тебя… — он показал на телефон, — …активная жизнь. Давай не будем ходить вокруг да около. Просто спрашивай.
И я спросил:
— Ты имеешь какое-то отношение к… к… кончине… отца Джойса?
Он словно распробовал слово «кончина», покатал в мыслях. Такой вопрос должен бы разжечь
Гнев
Возмущение.
По самой меньшей мере — желание выставить за порог.
Но он откинулся на спинку кресла, помассировал затылок, уставился в потолок. В помещении что-то возникло. Я не настолько вычурный, чтобы назвать это холодком, но температура точно упала. Он спросил:
— Никогда не занимался йогой, Джек?
Мое имя в его устах звучало как ругательство, а дружеский, почти шутливый тон пугал, застал меня врасплох. Я запнулся, потом:
— Нет, не хватает терпения.
Тогда он быстро распрямился — одним текучим движением, — сказал:
— А стоит. Ты очень напряженный — можно сказать, накрученный.
Как на такое ответить? Я не знал. Он окинул меня взглядом, сказал:
— Ответ на твой вопрос — да.
Дело раскрыто.
Если бы было так просто. Да, будто мне повезет. Послужишь в полиции — запомнишь правило: человек признается сходу — ловить нечего. После резонансного убийства копов заваливают признаниями. А я уже нутром понял, что Клэру нравится трахать мне мозг. По лицу видно. Кроме того, когда признаются легко, часто прикрывают настоящего преступника. Мать признается, чтобы спасти сына; ну или отец.
Перевод: легкое признание равно бред собачий.
Можно сворачиваться, звать полицию.
Он поднялся — сплошь деловая эффективность — спросил:
— Что-нибудь еще?
Я встал озадаченный и растерянный, выдавил:
— Так ты признаешься?
Он поднес палец к губам, произнес:
— Ш-ш… ш-ш…
Потом всмотрелся в меня, словно изучал некий образчик, причем не самый интересный, и сказал:
— Реалполитик.
Причем даже с немецкой гортанностью. Когда я уставился на него пустым взглядом, он добавил:
— Возможно, тебе ближе выражение «самый сок» в том смысле, как его употребляют американцы. Позволь кратко обрисовать, как все устроено, мальчик мой.
От снисходительности в «мальчике моем» я закипел, гнев нарастал градус за градусом. Он продолжал:
