чинов и парой корнетов.
Я сделал себе зарубку в памяти, что при случае надо будет попробовать узнать подробности, или у Мурлыкина, или у того же Жабицкого (хоть с ним контакт и не сложился), или у Надежды Петровны.
Тем временем посиделки начались. Пескарский, задав старт мероприятия, ушёл ко входу лаборатории с целью перехватить возможных нежданных визитёров, прихватив с собой ещё рюмочку брусничной настойки и тарелку с закусками, которую ему заранее собрали «девочки». Я позволил себе две небольшие, миллилитров по двадцать пять, рюмочки водки, которая мне не понравилась, если честно, хоть в голове приятно зашумело. Потом шёпотом договорился с сидящей рядом Светланой (старшей из всех, кстати), которая с большим одобрением помогла мне увиливать от дальнейшего участия, подливая в рюмку какой-то компот, делая вид, что это настойка.
Бутылка водки на шестерых мужчин (плюс суммарно три рюмки мне и заведующему) разошлась быстро и практически бесследно. «Дяди» начали обсуждать поход за добавкой, я же под шумок решил уходить: не хотелось в первый же вечер возвращаться слишком поздно, чтобы не портить впечатление о себе у коменданта, да и озвученные ей покупки не сделал ещё.
Отпроситься удалось довольно легко, но перед уходом, по совету деда, поучаствовал в складчине, чтобы уход не выглядел проявлением жадности.
На улицу я вышел в шестом часу вечера. В принципе, ещё можно успеть закупиться, если, конечно, знать — где именно. Я шёл по направлению к вокзалу, размышляя о методике поиска нужного магазина, когда услышал за спиной удивлённый голос:
— Рысюхин? Юра? Вы то мне и нужны!
Глава 12
Я обернулся. Из остановившейся неподалёку коляски мне махал рукой никто иной, как неоднократно поминаемый сегодня профессор Лебединский. Вздохнув, понял, что канцелярщину я сегодня не куплю. Зато завтра не придётся ехать в город, чтобы найти этого самого Валериана Елизарьевича, на встрече с которым настаивал дед.
— Здравствуйте, профессор!
— Юра, вы сегодня не сильно заняты? Можете составить мне компанию?
— Нет, в принципе — свободен. Но насчёт компании — боюсь.
— Боитесь чего именно, если не секрет⁈ А то как-то даже немножко обидно.
— Боюсь, что если дело пойдёт так же, как при прошлой встрече — а оно, думаю, именно так и пойдёт — то я в общежитие к закрытию не успею. А нарушать правила в первый же день — немного рановато, не правда ли?
Профессор хохотнул.
— Ну, думаю, это не проблема! В крайнем случае — найдём вам ночлег в городе, хотя бы даже у меня в гостях!
За разговором я подошёл к экипажу и, пожав руку «дяде Валере», устроился рядом с ним. Фоном слушал возмущение деда:
«Ну, ничего общего у этого Лебединского с нашим! Вообще, в принципе! Это какая-то незаконная смесь Валерия Ободзинского с Владимиром Мулявиным! От первого голос, от второго внешность! Только что без усов!»
«А что за ваш Лебединский такой?»
«Да это псевдоним такой был у одного деятеля. Большинство тех, кто про него вообще слышал, знают только одно, с позволения сказать, произведение — „Я убью тебя, лодочник!“ Зато оно звучало некоторое время из всего, что вообще может звучать».
«Так, стоп! Значит, тот идиотский сон про лебедей и мужика с веслом, с криками „убейте лодочника!“ — это от тебя⁈»
«Возможно, я твоих снов не вижу. И что именно туда прорывается — не в курсе».
— Соблазнительно, но меня там, в Буйничах, ждать будет одна особа, волноваться.
— Симпатичная, небось, особа? — Лебединский подмигнул и улыбнулся.
— Возможно, но я для неё возмутительно молод: это комендант нашего общежития, Надежда Петровна. Кстати, большая ваша поклонница. Помнит ещё, как под первые ваши песни на танцы бегала и познакомиться мечтала. Вполне вероятно, что и сейчас мечтает — по крайней мере новый диск приобрела в первый же день с самого утра, и сразу же слушать бросилась!
Профессор вроде бы даже немного смутился — вот уж не подозревал, что он умеет это делать.
— Да, насчёт диска, я из-за него-то вас и хотел найти. Вот, лихача взял, в академию ехать вашу… Кстати, нам же туда сейчас не надо! Милейший!
Лебединский постучал по плечу извозчика и назвал ему адрес, который мне лично ни о чём не сказал.
— Так вот, насчёт пластинки… Я понимаю, что допустил своевольство, не согласовав условия и самовольно определив доли, но… Понимаете, у меня уже несколько лет, с момента болезни, не появлялось ничего нового, ни как у исполнителя, ни как у автора — не то слишком ушёл в преподавание, не то просто вдохновения не было. Не удержался.
— Да боги с вами, было бы на что обижаться! Я же вам сам разрешил делать с этой «рыбой» что угодно! Меня только удивило, как быстро всё произошло. И что кто-то согласился на печать диска с одной-единственной песней.
— Ну, сроки и меня удивили. Я, грешным делом, готов был сам оплатить печать тиража, но, похоже, торговцы и слушатели скучали по мне не меньше, чем я по ним, так что взяли в работу сразу.
Дед не скупился на ехидные комментарии, но во многом это было в виде хмыканий и хихиканий.
— Так вот, по самовольству. Я установил вашу долю в размере трети, но если вы считаете, что это не справедливо…
— Конечно считаю! Я же сразу сказал, что моя «рыба» — это от силы процентов десять работы! Да ещё и ваши усилия по продвижению — сам я вообще не издал бы, даже в том невероятном случае, если бы смог довести песню до приемлемого вида! Так что вы мне выделили слишком много!
— Молодой человек, не спорьте с профессионалом! Треть как минимум!
Или мне показалось, или возчик внаглую слушал наш разговор и хихикал над ним. Профессор же продолжал:
— Сейчас мы подъедем в агентство, подпишете вашу часть документов, а уже оттуда — ко мне. У меня есть кое-какие наброски по некоторым вашим «рыбам» — а, может быть, у вас и что-то новое есть?
«Нет уж, хватит. Таскать песни из старого мира — это настолько затасканный ход, что просто противно даже думать в подобном участвовать!»
Мне тоже такая сомнительная слава за счёт чужой работы особо не нужна была, но не успел я сформулировать мысль, как ощутил что-то подобное удару по голове тяжёлой и твёрдой подушкой. Меня выбило на полянку к Рысюхе, но на этот раз именно выбило, и я чувствовал себя, как половик, из которого пыль выколачивают. Рядом стоял такой же колыхающийся на ветру дед. А напротив стояла злая, как демон,
