течения мысли», – профессор Сидоров прилагает снимки с различных обложек, снабжая каждую краткой оценочной резолюцией. В этих резолюциях эстетский характер профессора распускается пышным павлиньим хвостом.
Совершенно не считаясь ни с характером изданий ни с читательской психологией, ни с временем появления обложки профессор Сидоров разглядывает каждую обложку в отдельности, в себе, как любитель коллекционер и высказывает свои личные вкусовые оценки, облекая их по возможности в науко-образную форму. Например:
«Слишком щедрая роскошь орнамента… Перегруженный верх обложки, не совсем оправданные детали надписи… По существу мало художественная сенсация… Фигуры слишком мелки и разбросанны, нет органической связи. . . . . Внизу слишком много печати».
и т. д. в том же роде.
Было бы бесполезно просить у профессора Сидорова объяснений на счет того, что означают выражения «слишком щедрые, не совсем оправданные, мало художественные» и др. И почему все это плохо? Профессор Сидоров скажет, что здесь мы имеем дело с «несказуемым», с «эстетической ценностью», которую можно только чувствовать.
V.
Последняя глава «искусства книги» посвящена иллюстрации.
Что такое книжная иллюстрация? Каковы ее задачи?
Пытаясь ответить на этот вопрос профессор Сидоров приходит к выводу, что иллюстрация может не быть связанной с текстом что
«искусство иллюстрации становится неожиданно близким иному большому искусству: театру (!), от которого также требовали раньше зависимости от литературы. Как и театр, изобразительная иллюстрация, есть искусство имеющее все права на то, чтобы быть самостоятельным (?!).»
Но профессор Сидоров тут же спохватывается. Как так не связано с текстом? Как так самостоятельна? А куда девалось «перекличка»? Запахло старым эстетическим ладаном. И профессор Сидоров улыбаясь успокаивает, – он пошутил
«Книгой рожденная к книге возвращается иллюстрация… Изобразительное искуство если оно хочет быть честным должно подчинить себя логике книжной формы.»
Не знаю, хочет или не хочет быть честным изобразительное искусство, но если профессор Сидоров хочет быть честным, он признается что в этом пункте он запутался безнадежно и как ему быть с иллюстрацией решительно не знает. Чи она самостоятельна, чи нет.
Для нас производственников здесь никакого затруднения нет. Все зависит от характера издания. Есть книги, в которых иллюстрация не только самостоятельна, но играет главную роль (монография о художнике, детские книжки с картинками), где весь текст служит только объяснением. Есть книги где иллюстрации столь же важны как текст (научные, путешествия); и есть такие, где иллюстрация играет только роль добавления к тексту, платного приложения.
Но профессор Сидоров укажет, что первые два типа иллюстрированных изданий его не интересуют, а интересует только третий, тот, где иллюстрации специально делаются к тексту и что тут то вот и возникает вопрос, как их делать, – считаясь с текстом или не считаясь?
Считаясь с читателем, скажем мы, повторяя уже сказанное относительно обложки.
Делая иллюстрации к Пушкину, толковый художник прежде всего осведомится для кого предназначено это издание и сообразуясь с читательским кругом, приступит к своей работе. А то, про что спрашивает профессор Сидоров, никакого отношения к книжной иллюстрации не имеет, а относится целиком к «станковой графике»: – должен ли художник, рисуя на литературные темы, близко держаться текста или может от него отступить?
Так как проблемы станкового искусства нас ни в какой мере не интересуют, мы уклонимся от ответа на этот не идущий к делу вопрос.
В заключение маленькая, но необычайно характерная деталь.
«На иллюстрацию надо – хочется – порою заставить смотреть читателя текста. Сделать это абсолютно неизбежным можно только одним путем: слить иллюстрацию с буквой так, чтобы не знали мы где кончается одно, где начинается другое (!)».
Вот именно: – слить так, чтобы слилось все в одно декоративное целое, в один сплошной узор, чтобы не знать где кончается одно, где начинается другое, отодвинуть книгу на такое расстояние, чтобы нельзя было прочесть, уйти в другую комнату и оставить текст, обложку, виньетки, заставки и иллюстрации перекликаться друг с другом в уютных книжных шкафах, за стеклянной стеной, ограждающей их от покупателя, читателя, и прочего плебса.
Если вы думаете, что профессор Сидоров не знает, куда ведет такое искусство книги – вы очень ошибетесь. Он прекрасно знает. Вот что он говорит по этому поводу:
«Любовь к книге, „библиофилия“, которая порою вырождается в „библиоманию“, как это ни странно, ведет зачастую к явлениям и взглядам, в корне противоположным первичной цели печатного искуства. Так, друзьям моим, библиофилам, нечего закрывать глаза на то, что мы любим книгу совсем иррационально, не думая о ценности ее содержания, любим ее за ее красоту, редкость или за те ассоциативные связи, которыми она порою богата. – Помилуйте эту книгу, этот вот самый экземпляр моей библиотеки держал в руках Пушкин! Вот пометы его на полях. Книга самая ничтожная может так стать своеобразным фетишем. – А книга „красивая“. Вот она – в безукоризненом „любительском“ переплете, с гравюрами, чистенькая, нетронутая – да разве я позволю, например, дать ее кому либо на прочтение. Разве я стану вообще… ее читать сам. От чтения, самого процесса разворачивания и перелистывания книги, она ведь неизбежно теряет этот свой нетронутый вид. Да я ее лучше спрячу под десять обложек и переплетов, вложу в одинадцать коробок, буду из глубин шкафа вынимать только для редкого показывания таким же библиофилам. И все, что мы здесь описываем, есть явление самое распространенное. Порою даже задумываешься: кто же истинный друг книги – читатель или этот ее собственник. Так диаметрально противоположными оказываются их интересы».
Браво! Еще бросок и нашего полку (производственников) прибыло.
Нет, сорвалось!
«Это отношение к книге как к неживому предмету, который можно взять в руки, полистать, посмотреть но не больше, есть отношение своеобразно (?) оправданное. Именно оно выдвинуло в книге сторону ее профессионального мастерства, именно оно ведет к созданиям музеев книги где, положенные в стеклянных витринах старые книги, которые никто все равно не стал бы читать, выполняют свою иную роль – учить делателя новой книги его искусству (?!).»
Воистину, конец венчает дело.
Учиться книжному искусству по книгам, которых никто не читает!
Бедный читатель!
VI.
Профессор Сидоров не одинок. Он принадлежит к многочисленной группе «услужливых эстетов», которые верно учуяв, что художество взяло курс на производство, спешат предложить свои услуги «по художественному оформлению» производственных изделий.
Полные профаны в производственной логике, они подходят к этому художественному оформлению со всем запасом старых «станковых» навыков, только внешне переименовывая старые термины на модный производственный лад.
Так часто упоминаемые «конструкция, конструктивность» ничто иное как
