вижу. А вот клейма не вижу. Без клейма ни один скорняк тебе шапки не сошьёт, не то что шубу.
– Ты чего говоришь, Тань, тебе что, лисы мои не нравятся?
– Женечка, ты извини, может, это и лисы – за границей чего не бывает – но таких я на себя не надену.
– Да я в них всю валюту вбухал!.. Найдём скорняка, уговорим, переплатим, сошьёт – ахнешь. Я в магазине видел у ихнего еврея: из таких же точно лис шуба – шик-модерн, я тебе доложу.
– Ну, у еврея может и шик-модерн, а здесь я вижу один пшик.
– Да ахнешь, я тебе говорю.
– Нет уж, я, пожалуй, ахать то не буду, ахай сам, если такое нравится. Но в следующий раз таких глупостей больше не твори, – как бы примиряясь с ситуацией, ехидно посоветовала жена.
– Да следующего-то раза может и не быть! Уникальный заход был, неповторимый… Там одна полячка сосватала мне этих лис по дешёвке. Знаешь, сколько они в настоящем магазине у еврея стоили?
– Ага, Женечка, проговорился! – опять вспылила жена, – я так и знала: полячка, лисы, евреи… Мне всё понятно. Не выдержала душа поэта? Да? Деньги, наверное, все пропил-прогулял с этой полячкой, а от меня хочешь дырявыми лисами откупиться, которых и даром никто не возьмёт. Я насквозь тебя вижу.
– Да ты не путай-то трусы с парусами, а яйца с гландами, – перешёл в наступление муж, – у нас, во-первых, с этим делом строго, сама знаешь – визы лишат: не то что Монтевидео, Кракова зачуханного не увидишь, а во-вторых…
Но она встала и, не дав ему высказаться, с размаху навесила звонкую пощёчину.
– Иди к своей полячке из Кракова, – со слезами в глазах возвестила жена, – плыви в свой солнечный Уругвай, а я и без тебя обойдусь…
И она резко и порывисто вышла, хлопнув дверью.
Помирились они в тот же день. Но о лисах больше не говорили. Правда, он сделал однажды робкую попытку предложить своих лис на шубу для дочки:
– Там всего-то штук шесть надо. Отберём лучшие. А?
Но, увидев скорбные глаза жены, умолк.
Прорывало его в основном на судне, когда он оказывался в привычной для себя обстановке, в рейсе, среди моряков, тонко понимающих его беды.
– Четырнадцать шкур из южноамериканской лисы!.. Это даже представить трудно. Бабы ничего в этом не смыслят. Я, вот, назло ей сошью себе из них шубейку. Посмотрю тогда на её лицо. Она в натуре не видала, как это всё выглядит. Дуры-бабы! Для них стараешься, а они тебе – знай выпендриваются. Другая бы умерла от счастья.
Мы, наверное, действительно ничего не понимали в мехах, иначе отговорили бы его от покупки ещё в самом начале, и он не мучился бы, подыскивая себе не то что хорошего скорняка, а любого, лишь бы взялся за работу. Но уважающие себя мастера – все отказывали. Гену и меня – поскольку мы были очевидцами и в какой-то мере соучастниками этой истории с лисами – мучила временами совесть, просыпавшаяся почему-то в пасмурные дни. Надо было как-то помочь попавшему в цейтнот товарищу.
И покупать эти шкуры никто не хотел ни в розницу, ни оптом даже по самой сходной цене. Наконец, однажды глубокой осенью, Гена отыскал в Лисьем Носу своего бывшего соседа по коммунальной квартире дядю Гришу. Это был потомственный скорняк и главное – брался. Но требовал задаток деньгами или натурой: пять бутылок креплёного вина. Начало было, конечно, сомнительным, но выбирать не приходилось. Женя сам над собой подтрунивал:
– Как бы мне с этими лисами в Лисьем Носу с носом не остаться.
Потом он года полтора ловил, находил и снова терял дядю Гришу, пока однажды не застал его в трезвом состоянии и сказал так:
– Или ты мне сейчас же шьёшь шубу, или уже никогда больше не опохмелишься!..
Эти слова произвели на дядю Гришу такое сильное впечатление, что он тут же сел за пошив и, находясь ещё в стрессовом состоянии от услышанного, честно признался:
– Надо тебе, братка, благодарность ещё объявить, что шкуры твои – того… Видать не в сезон отстрел шёл. А то б давно пропил…
И он в три дня сварганил Жене такой разухарский полушубок периода НЭПа, что, одев его и застегнувшись на все пуговицы, можно было ещё тогда – в те далёкие времена – напугать не только приличных дам и господ, но и видавших виды беспризорников. Из оставшихся отрезков от шкур дядя Гриша соорудил настоящую атаманскую папаху, в которой Женя был похож на одичалого бандита с большой дороги. Папаха напоминала буддийский храм, пострадавший от сильного тектонического катаклизма. Дядя Гриша категорически отказался брать за неё деньги – это была компенсация за долгую затяжку основного заказа.
Женя не рисковал появляться на людях в своём полушубке, а тем более в папахе, и держал их в своём гараже, используя в основном как подстилку при ремонтных работах, когда приходилось долго лежать под автомобилем. Но как-то в поздний морозный вечер он всё-таки решился проделать неблизкий путь от гаража к дому в лисах «проклятого индуса, чтоб он разорился со своей красавицей».
– Может, не так замёрзну, как в своём бобриковом пальто, – думал Женя.
Минут через десять быстрого энергичного шага он стал основательно промерзать. Южноамериканские лисы не грели.
– Конечно, – продолжал думать Женя, – у них там морозов не бывает, может быть, там в них было бы и тепло, а у нас нужно своих лис покупать, правильно жена говорила. Бабы – они всё-таки сметливее.
И Женя припустил по пустынным, звенящим, морозным улицам Петергофа к своему дому. Бежать ему было далеко. Поэтому он время от времени забегал в парадные домов, где имелось паровое отопление, и оттаивал у лестничных радиаторов. Одна пенсионерка-доброхотка, увидев из окна Женю, заподозрила в нём жулика. Она проследила его путь и, когда он забежал в одну из парадных, позвонила в милицию и высказала свои опасения.
Уже подбегая к железнодорожной стации, где виднелся его красного кирпича длинный двухэтажный дом, и, предчувствуя тепло натопленной печки и вкус крепкого горячего чая с коньяком, он услышал сзади шум приближающегося автомобиля. «Газик» ПМГ немного обогнал его, резко затормозил и, проехав немного юзом, развернулся поперёк дороги. Из него выскочили два милиционера в добротных овечьих полушубках и быстро затащили Женю через заднюю дверь внутрь машины. Он и опомниться не успел, как уже сидел перед дежурным петергофского отделения милиции и, колотя зубами от холода, объяснял, кто он такой и откуда. Между вопросами дежурного лейтенанта
