работала не только для того, чтобы вернуть императора к жизни. Нет, в самом конце она так усердствовала, поскольку хотела добавить в его душу некоторые особые изменения. Наверное, на нее повлияли несколько месяцев искренности в общении с Гаотоной.
«Если снова и снова рисовать одно и то же на верхнем листке в стопке, — подумала Шай, — в конце концов изображение отпечатается и на нижних листках. Даже в самой глубине».
Повернувшись, Шай достала знак сущности, который превратит ее в специалиста по выживанию и охотника. Фрава будет ждать, что Шай воспользуется дорогами, поэтому лучше передвигаться по близлежащему Согдийскому лесу. В его чащобах можно отлично спрятаться. Через несколько месяцев она осторожно покинет провинцию и устремится к новой цели: выследить императорского шута, который ее предал.
Пока что Шай хотелось оказаться как можно дальше от стен, дворцов, лести и лицемерия. Она взгромоздилась в седло и мысленно попрощалась со столицей империи и человеком, который теперь ею правил.
«Живи как следует, Ашраван, — подумала она. — Не подведи меня».
* * *
Поздно вечером, после императорской речи Гаотона сидел у знакомого камина в своем личном кабинете и изучал книгу, что оставила ему Шай.
И изумлялся.
Книга представляла собой детальное описание духопечати императора. Все, что сделала Шай, лежало перед Гаотоной как на ладони.
Фрава не найдет лазейку в душу императора, потому что ее не существует. Душа Ашравана — цельная, завершенная и принадлежит лишь ему одному. Это не значит, что император точно такой же, каким был прежде.
«Как видно, я допустила некоторые вольности, — писала Шай в заметках. — Я хотела воссоздать его душу как можно точнее. В этом состояла задача, в этом заключался вызов. Я справилась. Но на этом не остановилась: усилила одни воспоминания и ослабила другие. Глубоко в душу Ашравана встроены триггеры, которые заставят его особым образом реагировать на покушение и излечение. Это не меняет его душу. Это не делает его другим человеком. Просто подталкивает в определенном направлении подобно тому, как уличный шулер подталкивает свою жертву выбрать определенную карту. Это все тот же Ашраван. Такой, каким он мог стать. Кто знает? Возможно, он и стал бы таким».
Разумеется, сам Гаотона никогда бы не понял, в чем дело. В этой области он не силен. Скорее всего, он бы не заметил правки Шай, даже будь он мастером. В своих записях она пояснила, что хотела сделать все как можно тоньше, чтобы никто ничего не разглядел. Заподозрить неладное мог только очень близкий к императору человек.
Но благодаря заметкам Шай Гаотона увидел разницу. Ашраван заглянул в глаза смерти, и это подтолкнуло его к самокопанию. Он отыщет свой дневник и будет снова и снова перечитывать записи юности. Увидит, каким был, и в конце концов постарается вернуться к прежним идеалам.
Шай отмечала, что изменения будут постепенными и займут годы. Ашраван станет человеком, которым ему было предначертано стать. Мельчайшие побуждения, глубоко упрятанные в печатях, будут подталкивать его к выдающимся достижениям, а не к потаканию прихотям. Он начнет думать о своем наследии, а не об очередном пире. Будет помнить о народе, а не о званых ужинах. И наконец заставит фракции принять изменения, необходимость которых отмечал он сам и многие до него.
Проще говоря, он станет борцом. Он совершит этот единственный, но такой тяжелый шаг от мечтателя к вершителю. Все это Гаотона видел на страницах книги Шай.
Он обнаружил, что плачет.
Не о будущем и не об императоре. Это были слезы человека, узревшего шедевр. Истинное искусство, которое больше, чем просто красота, больше, чем мастерство. И это не просто подражание.
Это дерзость, контрастность, тонкость. В книге Шай Гаотона узрел редкостное творение, которое могло соперничать с работами величайших художников, скульпторов и поэтов всех времен.
Это было величайшее произведение искусства, которое он когда-либо видел.
Почти всю ночь Гаотона благоговейно изучал книгу. Это был плод лихорадочного, напряженного художественного вдохновения. Его творили по принуждению, но выпустили как до предела задержанный вздох. Грубый, но отточенный. Отчаянный, но выверенный.
Потрясающий, но невидимый.
Пусть таким и остается. Если узнают, что сделала Шай, императору конец. Пошатнутся основы империи. Ни одна живая душа не должна знать, что Ашраван решил наконец стать великим правителем из-за слов, вложенных в его душу богохульницей.
Когда забрезжил рассвет, Гаотона медленно, мучительно поднялся и подошел к камину, сжимая в руке книгу — непревзойденное произведение искусства.
И бросил ее в огонь.
Послесловие
На курсах по писательскому мастерству всегда твердили: «Пишите то, о чем знаете». Писатели часто слышат эту фразу, и она приводила меня в замешательство. Писать то, о чем знаю? Как мне это делать? Я пишу фэнтези. Откуда мне знать, каково это — применять магию? Если уж на то пошло, мне неоткуда знать, каково быть женщиной, но я хочу писать от лица разных персонажей.
Набравшись опыта, я начал понимать, что означает эта фраза. Хотя в жанре фэнтези мы пишем о вещах выдуманных, истории выходят лучше, когда основаны на нашем мире. Проще, когда магия соответствует научным принципам, когда мироустройство опирается на аналогии в нашем мире, когда персонажам свойственны человеческие эмоции и переживания.
Таким образом, для писателя умение наблюдать так же важно, как и воображение.
Я стараюсь вдохновляться новыми впечатлениями. В этом отношении мне повезло, у меня есть возможность много путешествовать. Приезжая в новую страну, я жду, что культура, люди и впечатления соединятся в историю.
Когда я был на Тайване, мне посчастливилось посетить Музей императорского дворца. Мой редактор Шерри Вонг и переводчик Люси Туан выступили в роли гидов. Невозможно постичь тысячелетнюю историю Китая за пару часов, но мы сделали все, что в наших силах. К счастью, я уже был немного знаком с историей и преданиями Азии. (Я два года прожил в Корее в качестве миссионера Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, а потом изучал корейский в университете.)
В этой поездке родился замысел истории. Больше всего мне запомнились печати. На английском мы иногда используем слово «клеймо», но я всегда называл их по-корейски «тоджанг». На мандаринском наречии их называют «йинджиан». Подобные затейливо вырезанные каменные печати используются в качестве подписи во многих азиатских культурах.
В музее я заметил много знакомых красных печатей. Разумеется, некоторые принадлежали художникам, но были и другие. Одно из произведений каллиграфии покрывали оттиски. Люси и Шерри объяснили: древние китайские ученые и знать, если им понравилось произведение искусства, могли поставить на него и свою печать. Один император особенно любил так
