Гулял в темноте, отгоняя проклятые образы.
– Так вот, карасики вы мои, что ж вы думаете, нужны вы Забору этому вашему?! – услышал я и открыл глаза.
Старичок наливал уже из второй бутыли. Комната приобрела свой прежний спокойный вид. В кресле задумчиво тер виски брат. Молль, все так же выпучив глаза, с опущенными между коленей руками разглядывал что-то в темных углах. Мой глюк окончательно ушел. Я взял яблоко и вонзил зубы в сочную, хрустящую твердь.
– Забор! Ха-ха-ха! – заржал Молль.
– Сабор, – поправил брат.
– Да какая разница, карасики вы мои, никто из этих пройдох ни черта никому хорошего делать не будет! – морщился старичок, грустно улыбаясь уже сильно пьяными губами. – Нас использовали, вас используют, а на ваших, карасики, спинах во власть, а затем вас спустят в унитаз! Плывите! Поймите, пока вы сами, молодежь, не дадите пинок всем этим старым козлам, для вас никто ничего делать не будет! Так-то вот, карасики! Ну, за молодежь!
Меня опять повело. На этот раз заговорили корешки книг, шурша надорванными местами. Как выходили, не помню, только на улице я осознал себя, уже идущего по асфальту.
– Ну че, отошел, придурок? – спросил меня брат беззлобно и похлопал по спине.
– Да, все нормально, – еле выплюнул я слишком сухие слова с яблочной семечкой.
– А ведь он прав! – сказал неожиданно брат.
– Кто?
– Старикашка.
– Прав, что мы карасики? Ха-ха-ха-ха! – засмеялся Молль, и нос его заходил ходуном.
– Да, бля, что ты вот, Молль, тупой гребаный карась! – разозлился брат.
Я посмотрел на Молля.
– Не, брат, не карась – рыба-меч! – теперь смеялись мы.
VIII
В какой бы части города ты ни находился, везде можно было приобрести колеса или другую наркоту. Практически у каждой станции метро стоял ларек, торгующий исключительно таблетками, разложенными на витрине. Подходишь и выбираешь. Если же там случайно не оказывается того, что тебе надо, либо ты капризничаешь и хочешь чего-то новенького – бери любую газету объявлений, находи графу «Лекарства». Через час или два тебе привезут желанное к ближайшей станции метро. Предвыборный штаб патриота Аркадия Саныча находился в центре города, ближайший таблеточный развал находился на рынке «Апрашка» (Апраксин Двор) на Садовой улице между «Гостинкой» и «Сенной». На «Апрашке» продавали все. На загаженном огромном пространстве в центре города существовал собственный мир. Как только ты пробивался сквозь людскую разношерстную массу внутрь этого старейшего питерского рынка, сразу чувствовал непонятное напряжение. Есть места намоленные, а «Апрашка» наторгованное. За многие десятки лет наторговали и пропитали это место кровью, потом, слезами и алчностью. У входа тебя встречают лохотронщики, фокусники уличной лотереи, в которой ты никогда ни при каких раскладах не выиграешь. А если, поняв, что тебя надули, начнешь качать права, то сразу появятся дюжие парни, и хорошо, если просто дадут в глаз и выкинут вон. Проходя дальше, ты, если у тебя есть кошелек, каждую секунду рискуешь остаться без него – щипач тут каждый второй. У выхода с «Апрашки», в углу, у ржавых помойных баков, всегда валяется десяток выпотрошенных бумажников. Милиции здесь нет, можешь и не искать, она здесь не нужна. Это твой выбор: рисковать ради дешевой жратвы, турецких шмоток и паленого спирта. Таблеточники стоят отдельной шеренгой. Мужчины с открытыми кейсами в руках с аккуратно разложенным товаром и бабки с одной коробочкой чего-нибудь незначительного в крючковатых пальцах. Они не платят за аренду, поэтому их иногда для профилактики гоняют, и тогда, чтобы что-нибудь купить, надо знать барыгу в лицо.
Приехав как-то на рынок, мы обломались, никого из таблеточников не было, и рожи все незнакомые, праздношатающиеся. Но брат не растерялся, на какой-то грязной картонке он нацарапал «куплю циклодол». Прошлись по толпе, через пять минут мы отказали трем барыгам, взяв у четвертого подешевле. Если идти к «Апрашке» от Сенной площади, недалеко от рынка будет аптека, где можно приобрести все, что тебе надо, чтобы обманывать свой разум, у сердобольных старушек с быстрыми глазами. Здесь есть все, в их потертых сумках из кожезаменителя. Стоят они рядком около входа, в одной руке сумка, где лежит что посекретней, а в другой прозрачный полиэтиленовый пакет с какой-нибудь ерундой. Чуть поодаль стоят тетки с очень серьезными и злыми лицами, они рискуют больше, и вещества у них как их лица. Тут же ошиваются наркоманы всех мастей, что-то мутят, скидываются деньгами на дозу в надежде друг друга обмануть при дележе раствора в «баяны», а также поймать лошка, который решил, что он умный и взрослый для чего-нибудь «посерьезнее». Для таких у этих побитых тяжкой жизнью дядей (даже если им по двадцать) всегда есть в запасе известка со стены ближайшей парадной. Соскоблил в бумажку грязным, дрожащим от нетерпения ногтем пропахшую мочой штукатурку, и вот уже есть на что провести в кайфе пару часов. А лошок, если повезет ему, врубится, что его нагрели, то есть кинули, до того, как воткнет иголку в вену или загонит дорожку себе в глупую ноздрю. Селяви.
Мы втроем с рюкзаками, где лежали теплые вещи, шли от Сенной. У аптеки нас знали. Эти престарелые ангелы дурмана, увидев нас издалека особо пронырливые с лживыми улыбками – заспешили к нам. Конкуренция была невелика, но в силу возраста предпринимателей нервозна и истерична. Несколько раз я видел, как эти тетки плюют друг другу в рожи и бьются сумками, из которых сыплются лекарства.
– Что вам, мальчики, циклодол или посерьезнее? – улыбается нам тетка с ярко накрашенной морщинистой физиономией.
– Нам десять лафеток цикла, – говорит брат, и Молль радостно мне подмигивает.
– Ой, ребятки, у меня только три осталось! Может, реладорм возьмете или феназепам? – заискивающе заглядывает тетка нам в глаза.
– Нет! Нам нужно десять!
Мы непреклонны. Тут же за спиной первой тетки появляется вторая, пришедшая на полшага позже, в сером плаще и с таким же лицом.
– У меня есть, а возьмете пятнадцать – отдам дешевле, – говорит она и аккуратно отодвигает первую.
Та с побежденным видом ковыляет к аптеке, чтобы занять место в строю. Мы же, конечно, берем пятнадцать.
– Ну все, рвем на вокзал! – говорит брат, распихивая таблетки по карманам.
Молль провожает лафетки глазами и, когда исчезает последняя, все-таки предлагает:
– Свин, а может, закинемся?
– Нет уж, Молль, я тебя, осла, знаю. Закончится тем, что мы никуда не уедем, а если уедем, то не туда! Все, рвем на вокзал.
Вздыхаем и послушно плетемся за братом. Рядом с Финляндским вокзалом в ларьке покупаем «Момент», в почти соседнем портвейн и, кажется, даже
