– Ты ничего не выбрал и это тоже выбор, – сказала однажды Ману.
Хозяин Монастыря посмотрел на неё спесиво, усмехнулся и послал, после чего вырвался из кресла и побрёл к кабинетным дверям.
– Ты не обращал внимания? Отправляющий к чёрту чаще всего уходит сам.
– Ещё одно слово, Мамочка, и отправишься из Монастыря прочь.
Дверь распахнулась, явив меня, а женщина прикусила губу и уронила глаза к хозяйским ногам.
– Долго же ты идёшь, – без интереса швырнул Ян и запустил в кабинет. – Необходимо подписать бумаги.
– Не находишь это прихотью дурной головы? – усмехнулась я, на что мгновенно получила колкий мамочкин взгляд. Хозяин Монастыря остановился и неторопливо обернулся, присмотрелся и велел повторить. – Ну…все эти бумаги, подписи, соглашения. Никто их никогда не прочитает, не посмотрит и даже в руки не возьмет.
Холодно:
– Продолжай.
– Половина не умеет читать, а вторая половина писать. Зачем видимость важности этих треклятых и так хорошо горящих бумаг, если правосудия нет?
– Что же есть? – и Хозяин Монастыря улыбнулся.
– Самосуд! И только он правит среди Вас, вышестоящих, и иных – на горизонте, городских. Для чего все эти бумаги, которые – по итогу – ничего не дают? Кто выдумал этот бред?
– Что запихнул в тебя Бог Солнца вместо положенного? – воскликнул Ян. Ману подавилась со смеху, а я от стыда. – Знания? Книжку по Праву? Какого чёрта, Луна? Тебе отстроить монастырскую библиотеку? Свозить в гости к Богу Солнца, чтобы ты посмотрела на его библиотеку? Подписывай бумаги и ступай. Свободна.
– Что я подпишу?
– Пропуск, чёрт тебя дери, в библиотеку.
Ману захохотала ещё больше, а я понурила взгляд и отступила.
– Моё завещание, – продолжил Ян, – в котором все книги и ненужные бумажки перейдут к тебе, о, Луна, чтобы ты зачитывалась ими, преумаляя их бессмысленность и бестолковость.
– Не шути об этом, – рыкнула Мамочка.
– Но для начала выучись читать, деревенская ты грубиянка. А если честно…прошу тебя, Луна, не рассуждай: для женщин то плохо кончается.
И мужчина подтолкнул меня к столу: к брошенной паре листов и грязному перу поперёк.
– Расскажи что-нибудь, – прошу я.
– Из меня дурной рассказчик, – отвечает Гелиос.
– Вытерплю.
Мужчина смеётся и откладывает альбом, в котором делал поспешные записи. Красивые вензеля украшают страницы.
– О чем ты хочешь послушать?
– Что ты пишешь?
– Заметки по работе.
– В чём заключается твоя работа?
– В создании её видимости.
– Находишь это забавным?
Гелиос обречённо вздыхает. Припоминает, что о работе своей рассказывал. Рассказывал о клане Солнца, что под именем своим держит пустыри, пустыни, деревни и город. Рассказывал, как рассыпающиеся ветви дают электричество Полису. Рассказывал, как плиты солнечных батарей одаривают энергией резиденции иных богов и некоторые из деревень. Вот только наша деревня этим благом была обделена. Подъём случался на рассвете, а отбой на закате. Никакого света, кроме истинно солнечного.
Решаю поделиться:
– Старшая сестра молилась по утрам на солнце: просила не выжигать поля, просила позволить зерну расти. Однажды я сказала ей, от злости, что с радостью передам молитву какому-нибудь божку при встрече, если то случится. Мне передать?
Гелиос пытается перебороть рвущуюся улыбку.
– Можем отправить привет конвертом.
– Было бы хорошо, только религия не выучила её письму и чтению. Привет она не поймёт.
– Можем нарисовать картинку.
– Совсем за дураков нас держишь?
Гелиос переминается: закидывает ногу на ногу, руками отбивает о подлокотник.
– Значит, молились вы солнцу как явлению, а не божеству? – уточняет мужчина.
– И не напрасно, верно? – задиристо швыряю я (однако сталкиваюсь не с обидой, а ещё более приятной улыбкой). – Увы, но молились родители и сёстры. Я не молилась.
– Богу досталась жена-атеистка?
– Богу, которому не хотелось жену, досталось то, что он заслужил.
– Ты очаровательна.
– Спасибо.
– Я утолил твою потребность в беседе? Могу заниматься делами дальше?
– Создавать видимость работы, ты об этом? О, теперь от бесед со мной будет сложно увильнуть. Расскажи о написанном. Что в этом послании?
И я указываю на альбом. Гелиос вздыхает.
– Конкретно в этом, – говорит он, – обращение к старому знакомому из города с указанием направить своих людей на починку разнесённой линии электропередач. Староверы, назовём их так, частенько выпускают собственную злость (под определением освобождения ложно верующих) путём несмышлёного вандализма. Ответ тебя устраивает, дорогая жена?
– Ох, – и я ударяюсь о спинку дивана, – как сложно и много.
– То видимость, – улыбается Гелиос. – Каждый день что-то случается, каждый день что-то решается. Но это не тяжелая работа. Морально привыкаешь к любым новостям, эмоционально – тоже. Последний мой эмоциональных шок пришёлся на момент, когда ты зашла в резиденцию дома Солнца и решила потерять сознание. До этого я не переживал век, а, может, и больше.
– Главное сказать это с серьёзным выражением лица, чтобы было труднее разгадать, что есть истина, а что лукавство. Да?
– Да.
Пожимаю плечами. И докучаю дальше:
– А почему к своим, прости меня, годам, ты не обзавёлся женой и детьми?
– И то, и то, прости меня, не питомцы, чтобы ими обзаводиться. В том я консервативен и придерживаюсь старых взглядов. Очень старых взглядов. Предельно старых.
Я смеюсь и соглашаюсь:
– Хорошо. Сойдёт за ответ. Но ты любил?
– Твой акцент прекрасен. Однако не все слова, которые закрадываются в твою чудесную головку, Луна, следует озвучивать. Не все мысли предназначены произношению.
– Я только спросила.
– И у стен есть уши.
Оглядываюсь.
– А у тебя нет глаз? Ты затворник, Гелиос, на краю земли. Нет здесь никаких ушей, кроме наших собственных: твоих, да моих. А мои дальше порога дома не являются.
– Ты забыла о слугах, – мягко уточняет мужчина.
– Ты не доверяешь слугам?
– Ты не вняла опыту?
Припомнил садовника, вот же…
– И вообще, что значит доверять? – продолжил Гелиос. – И кому можно?
– Слуги обхаживают дом, сад и нас, готовят и прибирают. У них есть доступ ко всем комнатам и предметам, к одежде и продуктам…В чем ожидать подвоха?
