извечным, и настолько современным, реальным, будто оно встречалось или может нам встретиться в жизни. Общечеловеческой значительностью своих остро индивидуализированных образов германская готика еще усиливает в Бамбергском соборе аналогичное впечатление.
А вот, пожалуй, один из самых замечательных скульптурных ансамблей во всем мировом искусстве. Двенадцать величественных статуй высятся в хоре Наумбургского собора. Это - феодальные властители, при которых был заложен собор. Опять-таки назвать их портретами можно лишь условно, так как люди эти, давно умершие, не могли служить моделью ваятелю. И все же каждую фигуру мы воспринимаем как реальную, как изображение человека, действительно жившего, - со всеми, лишь ему присущими переживаниями и страстями, радостями и печалями. Такова магия искусства!
Великий художник, каким мы, не колеблясь, признаем его, хоть его имя не было прославлено при жизни и потому не дошло до нас, запечатлел в статуях этих властителей такие черты, которые навечно превращают каждую из них в типический образ, незабываемый по своей жизненной силе и убедительности. Образ типический и в то же время сугубо индивидуальный, конкретный.
Мы не знаем, какой была в жизни супруга маркграфа [1] Эккегарда маркграфиня Ута. Но тот женский образ, что под именем этой, вероятно очень важной, феодальной дамы, вошел в историю мирового искусства, захватывает нас своей правдивостью, трогает нас до глубины души своей теплотой, чуть проглядывающей застенчивостью, смущенным сознанием высокого сана, что утверждает над милой головкой тяжкая корона феодальной знатности. По-детски выразителен взгляд Уты, очарователен жест ее руки, прижавшей к щеке воротник длинного, в полной гармонии со всей ее фигурой ровными складками спадающего плаща. А рядом стоящий маркграф, ее супруг - достаточно грузный, пожилой, с большим мечом и невозмутимым выражением лица.
[1 Маркграф - граф, правитель пограничной области-марки с правами имперского князя.]
Каждая по-своему выразительны и другие фигуры наумбургского соборного хора. Их создатель не был ни льстецом феодальной знати, ни ее обличителем. Он извлек из камня образы людей, которых высокое положение как бы ставило напоказ и чьи характерные черты оно выявляло более выпукло.
Но готика, особенно поздняя, оставила нам и подлинные скульптурные портреты (причем не только надгробные), призванные увековечить черты изображаемых лиц. Тому ярким примером служит прекрасный ансамбль бюстов в нишах верхней галереи Пражского собора св. Вита, исполненных в XIV в. знаменитым ваятелем и зодчим Парлержем (или его учениками). Среди них портреты императора Карла IV и членов его семьи.
Наибольший интерес среди них представляет для нас бюст самого Парлержа. Это чрезвычайно выразительный образ пожилого человека, с высоким лбом и вдумчивым одухотворенным взглядом. Уже по одному этому автопортрету мы можем судить и о замечательном художественном даровании Петра Парлержа и о его личности. Последнее тем более отрадно, так как редкие художники средневековья, чьи имена нам известны, чаще всего для нас только имена.
В автопортрете Парлержа, таком, кажется нам, простом, никак, очевидно, не приукрашенном и потому особенно убедительном, мы распознаем то глубоко народное начало, которое вызвало к жизни многие замечательные создания готического искусства.
Тайная вечеря. Рельеф собора в Наумбурге. Середина XIII в.
Народное начало! Пусть религиозные сцены и статуи святых строго распределялись по порталам с обязательным соблюдением «иерархии небесных сил», пусть церковь требовала от изобразительного искусства наглядной картины богословского истолкования мироздания, народное начало ярко пробивалось наружу, так что подчас можно говорить о торжестве глубоко народного искусства над официальным, т. е. церковным.
Культ богоматери был также распространен в XIII в., как и в XII. Но о готике сказано, что она как бы открыла людям глаза на окружающий мир во всем его разнообразии, заново открыла для искусства природу. Романский скульптурный образ богоматери - это чаще всего лишь символ, религиозная идея, запечатленная в камне. Но готическая богоматерь уже юная мать, которую ваятель любит изображать играющей с младенцем.
Кто же этот ваятель? Порой это истинно великий художник (но по-прежнему его считают, да и он сам считает себя, ремесленником) - человек из народа, ни на какие почести не рассчитывающий, но вольно или невольно выявляющий средствами искусства свое восприятие мира. И восприятие это очень часто истинно народное, крепкое, здоровое, равно как вдохновенное, ибо позволяющее воплотить то, что подлинно волнует самого мастера и его современников.
Реймский «Христос-странник» - в простой широкополой крестьянской шляпе, и эта деталь сразу же делает его образ понятным и близким народу. Так что народная струя, питавшая творчество автора этой скульптуры, способствовала доходчивости изображения христианского бога, убедительности проповедуемого от его имени вероучения, в котором тут как бы подчеркивались (часто забываемые служителями церкви) идеи всеобщего равенства, суетности богатства и знатности.
И этой же народной струе мы обязаны таким грандиозным по своему внутреннему звучанию памятником изобразительного искусства, как рельеф все того же собора в Наумбурге «Тайная вечеря».
И Христос, и собравшиеся вокруг него ученики - это крестьяне, люди физического труда, с видимым удовольствием подкрепляющиеся в час отдыха какими-то очень простыми кушаньями. Но пусть, вероятно, и не «мудрствующие лукаво», это люди отнюдь не бездумные. То, что они знают, они знают крепко, и, что особенно важно, они исполнены в своем труде, в своих думах человеческого достоинства. И больше всех тот, кто с открытым, умным и добрым лицом сидит посредине и к чьим словам прислушиваются все остальные. Вот таким бес-хитростным приемом и возвеличен Христос. Возвеличен не сиянием святости над головой, не мученическим терновым венцом, а уважением и преданностью таких же простых людей, как и он.
Народное начало нередко проявляется в самой искрометной фантазии, явно не имеющей отношения к культу и даже свидетельствующей о не совсем почтительном отношении к церковным догмам. В этом, видимо, отразились настроения, особенно характерные для многих представителей тогдашнего городского населения с его смутной, а иногда и сознательной тягой к вольнодумству.
В собрании Эрмитажа хранится великолепный серебряный прецессионный крест французской работы (XIII в.), усыпанный драгоценными камнями с орнаментом, в котором - и дубовые ветки, и желуди, и виноградная лоза.
Трагичен образ Христа, чьи черты исполнены величайшего страдания. Грустью овеяны стоящие по бокам Христа фигуры его матери и любимого ученика. Мученическая смерть христианского бога тут изображена вдохновенно, с истинно проникновенным мастерством. Но вот на другой стороне прецессионного креста совсем иные сцены, запечатленные в плоском рельефе. Какие-то фантастические птицы не то ссорятся, не то кокетничают друг с другом, причем некоторые с человеческими головами, по всей видимости монахов и монахинь. Так благочестие нередко сочетается в готическом искусстве с самым озорным гротеском.
На рельефах Руанского
