свистнул бейсбольный мяч, тюкнул человека по темечку и с грохотом отправил его обратно в кладовку. В следующий миг двое мальчишек, не старше девяти, пронеслись по лестнице, шмыгнув мимо удивленного Пиджака. Один подхватил лежащий у двери мячик и спешно выпалил «Привет, Пиджак!», после чего мальчишки скрылись за дверью, соскочили со ступенек и бросились прочь из виду, оставляя позади только смех.
Раздраженный Пиджак быстро вышел за ними на двор, чтобы крикнуть вслед: «Не носитесь! Про бейсбольное поле, что ли, никогда не слыхали?» Он протопал по ступенькам в их сторону, так и не заметив человека за спиной.
А в подсобке расселся на заду Эрл, боевик Банча, вытянув ноги в приоткрытую дверь и привалившись спиной к стене. Тряхнул головой, чтобы прочистить мозги. Нужно было пошевеливаться, да живо, пока не спустился кто-нибудь еще. Он учуял запах отбеливателя. Вдруг понял, что у него промок зад. Ноги лежали поверх желтого ведра на колесиках с грязной водой, которое перевернулось. Он отклеился от стены, уперся руками в пол и обнаружил, что правая ладонь вляпалась в мокрый конец швабры. Вторая угодила в какое-то устройство. Он повозился и пнул дверь, открывая ее нараспашку. На свету, к своему ужасу, разглядел, что левая рука лежит на мышеловке с дохлым пушистым клиентом. Он с криком вскочил на ноги и пулей вылетел из кладовки, по коридорчику, за дверь, спешно прошел по двору к ближайшей станции метро, панически оттирая руку о косуху и чувствуя, как ветер холодит промокшие штаны и кроссовки.
– Долбаный старикашка, – пробормотал он.
9. Грязь
Два копа в форме вошли на репетицию хора баптистской церкви Пяти Концов через пять минут после того, как между Кузинами разразилась ссора. На самом деле та ссора началась двадцать три года назад. Именно столько длился спор Нанетт и ее кузины Сладкой Кукурузы.
Пока бузили Кузины, сестра Го – высокая красивая женщина сорока восьми лет – сидела на скамье хора, теребила ключи от дома и разглядывала свои колени.
– Господи, – бормотала она, пока Кузины шипели друг на друга, – усмири ты этих ослиц.
Словно ей в ответ, открылась дверь церкви, и через крошечный притвор в неф вошли два белых копа, и на их блестящих значках и латунных пуговицах отразился свет голой лампочки. Пока они шли к алтарю по покрытому опилками проходу, их ключи звякали, как колокольчики, а по их бедрам шлепали кожаные кобуры. У кафедры они остановились лицом к хору из пяти женщин и двух мужчин, которые вместе уставились в ответ, за исключением Толстопалого, сына Пиджака, сидевшего в конце скамьи и прятавшего незрячие глаза за очками.
– Кто здесь главный? – спросил один коп.
Сестра Го, сидя в первом ряду, смерила его взглядом. Молодой, нервный и тощий. Позади него – коп постарше, плотный, с широкими плечами и гусиными лапками у синих глаз. Она следила, как глаза старшего быстро окинули помещение. Ей показалось, будто она его уже видела. Он снял фуражку и тихо проговорил молодому копу голосом с легким ирландским переливом:
– Митч, фуражку сними.
Молодой коп подчинился и повторил вопрос.
– Кто главный?
Сестра Го почувствовала, как все глаза хора устремились на нее.
– В этой церкви, – сказала она, – мы здороваемся перед тем, как излагать свои дела.
Коп поднял голубой сложенный листок.
– Я офицер Данн. У нас тут ордер на Телониуса Эллиса.
– Кого-кого?
– Телониуса Эллиса.
– Здесь таких нет, – сказала сестра Го.
Молодой коп посмотрел на хор за спиной сестры Го и спросил:
– Кто-нибудь его знает? У нас тут ордер.
– Ничего они не знают ни про какой ордер, – сказала сестра Го.
– Я не с вами разговариваю, мисс. А с ними.
– Как по мне, вы сами не определились, с кем пришли разговаривать, офицер. Сперва спрашиваете, кто главный, – я ответила. Потом, вместо того чтобы говорить со мной, отворачиваетесь и говорите с ними. Так с кем вы говорить пришли? Со мной или с ними? Или просто сами с собой?
Ответил пожилой коп за его спиной:
– Митч, проверь обстановку на улице, будь добр!
– Да ведь мы уже, Катоха.
– А ты еще разок.
Молодой коп развернулся, резко сунул голубой ордер Катохе в ожидающую ладонь и исчез за дверью.
Катоха дождался, пока дверь закроется, потом с извинением на лице обернулся к сестре Го.
– Молодежь, – сказал он.
– Знаю.
– Я сержант Маллен из «семь-шесть». Называют меня сержантом Катохой.
– Если вы не против вопроса, офицер, что это за имя такое – Катоха?
– Как ни назови, только в печь не сажай.
Сестра Го хихикнула. Чувствовалось в нем что-то поблескивающее, что-то теплое, что вихрилось и колыхалось, как клуб дыма с блестками.
– Я сестра Го. А у вас есть имя, сэр?
– Есть, но оно ни к чему. Катоха будет в самый раз.
– Рядом был любитель кошек, или кто-то усатый, или кто-то желал вам девять жизней, раз уж родители назвали вас Котохой?
– Однажды еще малым сосунком я наделал полный хеймес из картошки, вот бабушка меня так и прозвала.
– Что такое «хеймес»?
– Бардак.
– Что ж, прозвище у вас тот еще хеймес.
– Значит, и мне про вашу фамилию можно не смолчать? «Го», говорите? Духу моего здесь сейчас же не будет, если скажете, что по имени вы «Ого».
Сестра Го услышала, как сзади кто-то хихикнул, и сама с трудом спрятала улыбку. Ничего не могла с собой поделать. Отчего-то в присутствии этого человека у нее внутри становилось легко.
– Я вас уже где-то видела, офицер Катоха, – сказала она.
– Просто Катоха. Вы могли видеть меня поблизости. Я вырос в четырех кварталах отсюда. Уже давным-давно. Работал следователем в Козе.
– Ну что ж… может, тогда и видела.
– Но то было двадцать лет назад.
– Я здесь была и двадцать лет назад, – ответила она задумчиво.
Потерла щеку, разглядывая Катоху, казалось, очень долго, потом ее глаза блеснули и на лице появилась лукавая улыбка. С улыбкой в ней проявилась неприкрытая, натуральная красота, заставшая Катоху врасплох. А эта женщина, подумал он, не промах.
– Знаю, – сказала она. – На Девятой улице, рядом с парком. В старом баре. Ирландском. «Реттиген». Вот где я вас видела.
Катоха покраснел. Несколько певчих заулыбались. Усмехнулись даже Кузины.
– Не скрою, бывал там время от времени на деловых встречах, – сказал он с иронией, взяв себя в руки. – Если не секрет, скажите, вы и сами там выпивали? В то же время? Когда меня видели?
– Обоже! – раздался приглушенный смешок от кого-то из хора. Слова прозвучали слитно, как две сложенные монетки: «обоже!» Становилось интересно. Хор рассмеялся. Теперь пришел черед сестры Го краснеть.
– Я
