знакомство нынешних технорука запани с главным инженером сплавной конторы.
Мы тогда не успели доругаться, так как надо было спешить на лекции. Но позже, сталкиваясь в институте, общежитии, столовой или библиотеке, мы стали поневоле узнавать друг друга. Сначала мы только язвительно усмехались, будто выведали один о другом невесть что, а потом как-то незаметно для себя стали здороваться. «Привет!» — «Привет!» — и каждый спешит по своим делам. А здесь вот встретились как закадычные друзья. Не объяснять же все это Кувалдину?..
Для меня была приготовлена квартира из двух комнат. Впоследствии я узнал, что в квартире этой испокон века жили техноруки запани, ее в поселке так и величали: инженерской или техноруковской. Техноруки, как водится, менялись, а квартира оставалась. И когда на запани появлялся технорук с большой семьей, то квартира была для него тесноватой, а когда приезжал малосемейный, то квартира сразу становилась просторной. А вот холостого технорука квартира эта, кажется, не видала еще ни разу.
Я переступил порог и вдруг подумал: а ведь это первое мое жилье, целиком принадлежащее мне одному. Какие бы роскошные квартиры ни поджидали меня в будущем, а эта вот первая. Жилищное раздолье до нынешнего дня обходило меня стороной. Детство мое прошло в саманной хибаре, где мы теснились всей семьей. У меня не то чтоб отдельной комнатенки, но даже угла постоянного не было. Позже я обитал в рабочих общежитиях, образцовых и запущенных, всякие попадались, в палатках изыскателей, в военной казарме. Последние годы жил в студенческом общежитии: койка, стул, тумбочка на двоих, крючок на вешалке и персональный гвоздь в платяном шкафу, громкоговоритель — один на комнату и утюг — один на весь этаж.
Главное и отличительное свойство всех прежних моих жилищ сводилось к тому, что помещение там было одно, а равноправных обитателей несколько человек, а то даже более десятка человек, как в армейской казарме. А теперь вот жилая моя дробь перевернулась, знаменатель стал числителем и расщедрившаяся наконец-то судьба отвалила мне одному-единственному отдельную двухкомнатную квартиру с кухней и совершенно ненужной кладовкой, куда мне пока что и положить-то нечего, разве что пустой чемодан.
Машинально я прикинул, что в новых моих апартаментах, если мерить тесными студенческими нормами, можно разместить человек десять, а то и все двенадцать. Выходит, жизнь моя стала вдруг богаче и привольней недавней студенческой жизни в добрый десяток раз.
С непривычки к такому раздолью я даже оробел малость, обходя обширные свои владения, — это наглядное свидетельство тех крупных перемен, которые приключились в моей жизни. И тогда же я понял — не умом, а всем своим свежеиспеченным инженерским существом, что вступаю в совершенно новую полосу жизни, где все, начиная с жилья, будет теперь совсем не так, как было у меня до сих пор…
К приезду моему явно готовились: пол был не только чисто вымыт, но и выскоблен до восковой желтизны, чьи-то заботливые руки расставили мебель. В квартире было два стола: маленький письменный, почти ученический, и большой обеденный, бельевой шкаф, две тумбочки, кровать под марлевым пологом, чтобы не загрызла меня свирепая мошкара, два стула, пяток разнокалиберных табуреток. На тумбочке у изголовья кровати стояла настольная лампа, бронзовая, неподъемная, эпохи перерасхода цветных металлов. И хотя на всех вещах на самых видных местах красовались овальные жестяные бирки, означающие, что все это имущество заприходовано и числится из балансе запани, у меня проклюнулось такое праздничное чувство, будто из скудного своего студенчества я прямехонько шатнул чуть ли не в заправские миллионеры.
Больше всего я был тогда озабочен тем, чтобы скрыть от Кувалдина свое смятение при виде умопомрачительной этой роскоши, граничащей по тогдашним моим понятиям с расточительством.
— Не много ли для одного? — скромно спросил я, обводя рукой жилищные свои просторы.
— А семья? Иль еще не женаты? — догадался Кувалдин.
— Не успел еще. Знаете, не пришлось как-то… — смущенно пробормотал я, впервые в жизни чувствуя себя виноватым, что дожил до двадцати семи лет, а до сих пор не обзавелся семьей.
Кувалдин подозрительно покосился на меня и перевел глаза на тощий мой чемодан. Похоже, ему просто трудно было представить человека холостым в моем возрасте. Мне почудилось: он даже заподозрил, не бегаю ли уж я от алиментов. Но он тут же отбросил это низкое подозрение, недостойное дипломированного адресата, и утешил меня:
— Ничего, дело это поправимое. Невест у нас на запани хоть пруд пруди: и беленькие, и черненькие, и шатенистые. На любой вкус!
О неведомых мне местных невестах он сказал так, будто и они тоже были загодя приготовлены для меня и теперь поджидали женишка где-нибудь на складе запани между тросами и канатами, перенумерованные и чуть ли не снабженные инвентарными бирками. Вот только Кувалдин не знал, кажется, куда именно полагается навешивать бирки невестам: на шеи или на пятки.
Узнав о затяжном моем холостячестве, Кувалдин, сдается, совсем во мне разочаровался. По всему видать, ему еще обидней стало, что такой вот легковесный человек потеснил его тут на работе…
С неожиданной для меня прозорливостью Кувалдин понял мое состояние и сказал хмуро, по привычке своей глядя мне в плечо:
— Вы вот что… Ну, это самое, не думайте там… Ну какой из меня начальник? Курам на смех! Я спал и во сне видел, чтоб меня поскорей скинули… освободили то есть, ежели по-культурному. Так что не сомневайтесь и ничего такого не думайте. Зла на вас я не держу, даже наоборот. И работать вам тут привольней будет, чем мне.
— Это почему же? — полюбопытствовал я, думая, что Кувалдин намекает на высшее мое образование.
Но он не ответил на мой вопрос, а сам спросил:
— У вас тут поблизости родичей случайно нету?
— Да вроде бы нет, а что?
— Повезло вам! — с откровенной завистью выпалил Кувалдин и уважительно посмотрел на меня. — Как Филипп Иваныч занемог и меня временно назначили его замещать, так я сразу же и взвыл: ни днем, ни ночью покоя нету.
— Работы много? — участливо подсказал я.
— Кабы работа! Там трудность прямая, вся насквозь видная. Мы тут для того и сидим, чтоб ее преодолевать, за то и зарплату получаем. А вот чего я никак не ожидал — родичи меня допекли, будь они трижды неладные!
— Родичи? — опешил я, припоминая, что в институте нам талдычили о борьбе с паводками и ледоходами, о конструктивных несовершенствах сплоточных машин, о текучести рабочей силы, о перебоях в снабжении горючим, такелажем и запасными частями, а вот о такой потаенной опасности, как родичи, меня никто и никогда еще не предупреждал.
— Они самые, — мрачно подтвердил
