Ледум был городом самых современных нравов, отвергающим косность, не знающим ограничений и запретов. Здесь было разрешено всё, с чего уплачивался налог в казну. Деньги имели первостепенную важность и давали доступ к любым удовольствиям жизни. Приезжие валом валили в город, мечтая окунуться в атмосферу вседозволенности и острых ощущений, кто-то на время, а кто-то — надеясь зацепиться и остаться здесь навсегда. Но не все мечты сбывались, по крайней мере, в том виде, в каком представлялись изначально. Город затягивал, как хищная воронка водоворота, и выбраться на поверхность удавалось только действительно сильным пловцам.
Себастьян с сожалением поглядел на пестрый рядок откровенно одетых молодых людей, обреченно прислонившихся к грязной стенке у самого входа. Вокзальные проститутки обоих полов, некоторые совсем юные, почти дети, — самый низший сорт торговцев собственным телом. Свободная любовь, бывшая частью официальной идеологии Ледума, также привлекала многих. Но не все рассчитали свои силы. Жадный, ненасытный молох города перемолол их и выплюнул, даже не заметив, как под стальными жвальнями хрустнули и сломались хрупкие человеческие судьбы…
— Вот, нашел. Некто господин Стефан, прибывал к нам из Аманиты на две недели, на этот срок арендовал багажную ячейку.
Себастьян готов был расхохотаться в лицо служащему, но, конечно, не стал этого делать. Логично, ничего не скажешь. Максимально честный ответ. А чего он, собственно, ожидал? Что преступник любезно оставит ему своё имя и координаты, а лучше — сам украденный шерл? Что ж, в этот раз не свезло.
— Благодарю за содействие, — без эмоций отчеканил наёмник условную фразу и отвернулся, намереваясь уйти.
Еще и на вопросах общественной морали, помимо прочего, базировалось давнее противостояние между главными городами Бреонии — Аманитой и Ледумом, который многие называли второй столицей. В Аманите были сильны традиции, старые нормы и понятия о чести, строгий культ семьи. Церковь сохранила там своё последнее прибежище и до сих пор в обязательном порядке освящала браки, узы которых по-прежнему считались нерушимыми. Разводы и измены были недопустимы. Общественное мнение зорко следило за нравственными устоями, оберегая их от падения, и жестоко порицало всякое отклоняющееся поведение.
В Ледуме смеялись над церемонностью и чопорностью столицы, называя жителей пуританами, а в Аманите в свою очередь презрительно именовали Ледум городом греха.
На самом же деле, то были только знамена, пафосные символы противоположностей. Костры, ярко горящие в ночи и манящие орды глупых мотыльков. Охотясь за камнями, Себастьяну приходилось регулярно бывать в обеих столицах, и он провел там достаточно времени, чтобы изучить досконально. Всё было не так однозначно: и в одном, и в другом случае имелись исключения из правил и то, что было тщательно скрыто за внешним фасадом.
Выбор тут — дело вкуса, не более.
— Одну минуту, господин инквизитор, — неожиданно окликнул его пожилой мужчина. — Я хотел бы записать номер вашей фибулы, если не возражаете.
— Разумеется, — совершенно спокойно отозвался Себастьян, внутренне на чём свет стоит костеря себя за медлительность. Непростительную медлительность, грозящую ненужными осложнениями.
Нужно было исчезнуть незаметно, пока служащий не опомнится. Но сейчас уже ничего не попишешь — отказать он не мог. Инквизиция проявляла пытливый интерес к действиям, совершаемым своими адептами, и осуществляла строгий контроль за каждым. Поэтому всякий гражданин мог попросить номер фибулы, чтобы потом сообщить об инциденте в городское отделение святой службы, если возникли хоть какие-то сомнения в правомерности или необходимости действий инквизитора.
Надо же, какие сознательные граждане эти работники городского вокзала, — бдят, не зная отдыха! Мало им как будто повседневных забот. Местные инквизиторы, несомненно, заинтересуются фактом нелегального использования служебных полномочий давно умершего собрата и начнут, а вернее, возобновят старое расследование.
Этого только не хватало.
Серафим грустно покачал головой, выходя на привокзальную площадь, и глубоко вдохнул тяжелый влажный воздух. Придется, видимо, распрощаться с приметной фибулой, не раз выручавшей в трудную минуту. И так ювелир тянул до последнего: однажды она уже была засвечена здесь, в Ледуме, когда вот так же потребовалось незаконно добыть некоторые сведения. Большим риском было вновь попытаться использовать её. Он проявил неосмотрительность, необоснованную беспечность, и, к тому же, снова ничего не выяснил. Как-то несчастливо начинается всё это дело с шерлом.
Как бы то ни было, а ничего не поделать: Себастьян с сожалением отцепил фибулу и незаметно выбросил её в одну из стоящих тут же больших урн для мусора. Вряд ли кто-нибудь найдет её здесь.
Дождь наконец прекратился на время, и наступило практически полное безветрие. Это было очень кстати: в Ледум как раз прибывал крупный торговый дирижабль. Сигарообразный летательный объект величаво парил в сером небе, зримый символ прогресса и развития воздухоплавания. Зависнув над установленным местом посадки, дирижабль начал медленно терять высоту. Снижался он практически вертикально, что говорило о высоком профессионализме и опытности команды на борту. Ожидающие внизу работники вокзала готовились принять сброшенные с дирижабля канаты и оперативно привязать их к специальным причальным мачтам, чтобы потом притянуть воздушное судно как можно ближе к земле для разгрузки и последующей погрузки товара.
Наблюдение за величественным воздушным кораблем естественным образом давало чувство психологического комфорта. Себастьян, как мальчишка, любил дирижабли и воздушные путешествия. Должно быть, медлительность и плавность хода расслабляли беспокойный ум сильфа. Нахождение в воздухе при длительных перелетах могло измеряться неделями, за это время он успевал полностью восстановиться и напитаться энергией воздуха. Чистого воздуха за пределами городов.
Ювелир следил за синхронными, слаженными действиями людей, прокручивая в голове и без жалости отбрасывая варианты дальнейших действий. Все они оказались непригодными.
Время шло, а дело только запутывалось и усложнялось.
Глава 9, в которой раскрываются сомнительные прелести долгой заклятой дружбы
Узкая дверь камеры растворилась беззвучно.
Одинокий посетитель вошел внутрь и нарочито неторопливо, против своего обыкновения, начал спускаться по выточенным в камне ступеням, с завидной методичностью ставя ногу на каждую. Ступеней было порядочно, и гулкое эхо немедленно увязалось следом, прыгая по лестнице, дурачась и беспорядочно отражаясь от поверхностей пола и стен. Сама камера оказалась просторной, теплой и сухой, но уж очень темной — единственным источником света было крохотное решетчатое оконце в углу под самым потолком.
Тишина, царящая здесь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, разбилась, разделилась на до и после — вошедший без жалости резал её ножами каблуков, как переспевшую, готовую вот-вот треснуть дыню.
